— Но ты забываешь, что освобождение твоего отца зависит не от белых, а от мексиканских вождей в Чиуауа и Мехико, — горячо возразил Эдмон. — Однако заступничество белых может стать очень важным для тебя и твоего отца. В крайнем случае они могут устроить ему побег.

— Вы все — лжецы! У вас раздвоенный язык, словно у змей! — вскричал Вильгамену. — Красному человеку не пристало слушать ваши слова — вы его обманете! Я мог бы приказать замучить тебя до смерти как шпиона, но я не нарушу слова. Ты должен защищать свою жизнь.

Старик индеец дал знак Эдмону двигаться вперед. Все доводы капитана в пользу примирения были исчерпаны. Больше говорить было не о чем. Он понял истинную причину. Вильгамену, стремившийся, естественно, решить дело полюбовно, оказался по чьей-то оплошности втянутым в кровавую стычку — кто-то из краснокожих или людей Альфонсо поторопился открыть огонь, завязалась схватка, и теперь между обеими сторонами стояли тени погибших, препятствуя примирению.

Эдмон зашагал в направлении, которое указал ему старик, и вскоре очутился на открытой площадке у северного конца деревни. Выяснилось, что деревня больше, чем он до сих пор считал. Здесь он увидел пять приготовленных костров, на которых лежало пять трупов погибших индейцев — вероятно, тех, кто был убит прошлой ночью. Около них сидели плакальщицы, однако вели себя спокойно. Здесь же собралось, наверное, все мужское население деревни, за исключением, может быть, тех, кто находился в дозоре. К своему удивлению, Эдмон заметил, что все индейцы пришли без оружия. Какой удобный момент для нападения! Но, правда, незаметно приблизиться на этом ровном, открытом месте невозможно — так по крайней мере он считал.

Посередине площадки был установлен столб, украшенный на вершине и по бокам пучками перьев. К нему были прикреплены два кольца: одно — внизу, у самого основания, а второе — приблизительно на высоте четырех футов от земли. Рядом лежали два блестящих томагавка. Эдмон догадался, что один из боевых топоров предназначен для него.

Его и в самом деле тотчас подвели к столбу и прочными кожаными ремнями привязали левую руку и левую ногу к кольцам, однако сделали это с таким расчетом, чтобы он имел возможность немного передвигаться. Правая рука и правая нога капитана оставались совершенно свободными.

Со странным чувством рассматривал Эдмон томагавки, которые, казалось, тоже смотрели на него своими блестящими лезвиями. Никогда прежде он не держал в руках такого оружия и, разглядывая его, уже прикидывал, как бы половчее орудовать им, чтобы отразить нападение соперника.

Впрочем, он предполагал, что и более молодое поколение индейцев не имеет особых навыков в таком поединке, ибо огнестрельное оружие уже начало вытеснять холодное.

— Со сколькими красными людьми мне предстоит сражаться? — поинтересовался он у переводчика.

— С одним, — ответил старик. — Ты вправе выбрать любого среди тех, кого здесь видишь. Правда, твоим соперником не может быть старый или больной индеец.

«С одним!» — повторил про себя Эдмон, непроизвольно вытягивая правую руку — у него была сильная мускулистая рука, ибо молодой парижанин с детских лет страстно увлекался фехтованием и, говорят, не знал себе равных в этом искусстве.

Тут кровь бросилась ему в лицо. Он увидел приближающихся пленников. Первой шла Инес. Правда, лицо ее было закрыто, но он узнал ее по походке. Увидев, что он привязан к столбу, она оторопела, но тут же справилась с собой и, ускорив шаги, подошла ближе. Вслед за тем она отбросила назад покрывало с двумя отверстиями для глаз и устремила на Эдмона взгляд, проникший в самую его душу. Затем подошла к Вильгамену и громким голосом, очень серьезно и в то же время бойко заговорила с ним на его родном языке. Слушая ее, вождь не смог скрыть некоторого смущения и робости. Все его упрямство куда-то исчезло, и он нередко опускал глаза. В ответ он иногда произносил несколько слов. Но в конце концов заговорил довольно запальчиво и, казалось, сердито. Его тирада длилась никак не меньше минуты. Инес, выслушав Вильгамену, повернулась к своему возлюбленному.

— Он настаивает на единоборстве! — едва слышно сказала она по-французски. — Твоей смерти, Эдмон, я не переживу… виной всему я сама… моя опрометчивость…

— Не отчаивайся, дорогая Инес! — вскричал Эдмон. — У меня крепкая рука. Никому не одолеть меня, потому что я буду сражаться у тебя на глазах…

— Нет, нет, я этого не вынесу! — воскликнула она. — Я сама брошусь под этот смертоносный топор…

— Не забывай меня, если мне суждено погибнуть! — попросил капитан. — Но не бойся раньше времени. Сражаться мне предстоит всего с одним краснокожим… Постой! — обратился он по-испански, осененный внезапной мыслью, к переводчику. — А если я убью красного человека, могу я быть уверен, что из мести вы не разорвете меня на куски?

Старик посовещался с Вильгамену и несколькими старейшинами племени.

— Если ты останешься в живых, значит, Великий дух не хочет твоей смерти, — ответил он затем. — Красные люди чтят волю Великого духа и не нарушат своего слова. Можешь не сомневаться!

Вслед за этим Вильгамену, возвысив голос, сказал индейцам несколько фраз.

— Не стоит беспокоиться! — шепнула Инес капитану. — Краснокожие повинуются Великому духу. Но…

— О, ничего не бойся! — прервал он ее. — Теперь я не погибну!

— А сейчас выбери среди красных людей того, с кем хочешь сразиться! — крикнул старик переводчик.

— Я выбираю Вильгамену! — твердо ответил молодой француз.

По рядам невозмутимо-спокойных до этого индейцев пробежал возглас удивления. Некоторые из них отрицательно качали головами в знак того, что вождю племени не пристало рисковать жизнью по таким пустякам. Сам Вильгамену тоже выглядел ошеломленным. Тем не менее он вышел вперед и сделал знак, что принимает вызов.

Поступок Эдмона был продиктован не удалью, не пустым бахвальством. Разумеется, он был не прочь показать этому упрямому и гордому Вильгамену, что по силе и крепости рука европейца не уступит стальной мускулатуре краснокожего. Но существовала и еще одна причина такого выбора. На войне как на войне! Здесь идут в ход все преимущества над противником, особенно в тех обстоятельствах, в каких оказался Эдмон. Он находился целиком во власти индейцев, его вынудили сражаться оружием, с которым он не был знаком, поэтому ему пришлось искать способы, чтобы по возможности обратить в свою пользу уязвимые стороны этого неравного поединка. Он обратил внимание, что рана на левом бедре, которую получил Вильгамену, хоть и не угрожает жизни вождя, однако весьма болезненна. Молодому солдату, которому приходилось сталкиваться с ранеными, показалось, что у Вильгамену повреждены мышцы бедра. Вождь явно старался не подавать соплеменникам виду, что он серьезно ранен, и переносил страдания стойко и мужественно. Но временами Эдмон замечал, как вождь вздрагивает, стискивает зубы и слегка волочит левую ногу. Между тем в предстоящем единоборстве главной опорой сражающегося служит именно левая нога: на нее приходится переносить всю тяжесть верхней половины тела, когда правая рука наносит удар. Именно по этой причине Эдмон и остановил свой выбор на вожде апачей. Он был твердо уверен, что гордость не позволит Вильгамену уклониться от поединка.

Однако некоторые старые индейцы, похоже, запротестовали, а один даже указал на ногу Вильгамену, очевидно требуя, чтобы тот отказался от поединка из-за своей раны. Но Эдмон не ошибся в расчетах. Несколькими пренебрежительными словами вождь отмел все протесты, поднял один из лежавших на земле томагавков и протянул его Эдмону, а второй взял себе.

Оружие оказалось легче, чем ожидал Эдмон. Он взвесил топор на руке и попробовал покрутить над головой. Затем осведомился у переводчика, разрешается ли ему метать свое оружие, поскольку на рукоятке находился шнур, а молодому капитану было известно, что индейцы очень искусны в метании томагавка. Ответ был утвердительным. Впрочем, тот, кто при этом терял томагавк, оказывался полностью во власти соперника. Эдмон несколько раз обмотал шнур вокруг правого запястья, затем для пробы метнул томагавк и быстро подтянул его к себе. Вильгамену наблюдал за действиями француза, стоя в некотором отдалении, и на его губах играла насмешливая, презрительная улыбка. Должно быть, от его внимания не ускользнуло, что Эдмон отличается большей силой и ловкостью, нежели можно было предположить. Вождь судорожно сжимал томагавк в правой руке. Эдмон держал оружие перед грудью и не спускал глаз со старика индейца, которому предстояло дать знак к началу поединка.