Почти в то же самое время, когда мне перенесли на сентябрь экзамены конкурсного отбора, мне вручили в хореографическом училище диплом о его окончании. Я показала его бабушке Лили, но она на него и не взглянула. Ей, похоже, было даже неприятно, что я тем самым напомнила ей о своем провале при попытке поступления в балетную школу, в которой готовили балерин для Национального балета Испании.

– Мы с Гретой думали о твоем будущем, – сказала Лили. – Тебе сейчас семнадцать лет, и ты уже должна набираться практического опыта работы. Если бы ты успешно сдала экзамены конкурсного отбора и поступила учиться в какой-нибудь университет, нам такое даже не пришло бы в голову, но, исходя из реального состояния дел, будет лучше, если ты начнешь вникать в то, как работает наш магазин. Я хочу, чтобы ты постепенно взяла на себя заведование им, – по мере того, как твоя мама постареет. Я уже и сама не та, какой была раньше. Мне нужна поддержка.

Я уже много раз помогала бабушке на Рождество, летом и по выходным. Возможно, именно поэтому подруги отдалились от меня: у меня всегда были какие-то дела, и я не могла позволить себе попусту тратить время, как большинство моих сверстников.

– Мадам Николетта предложила мне свое место в хореографическом училище.

– Это не работа. Такой род занятий вполне годится как развлечение, но как работа – нет. Ты начнешь завтра утром в девять. А сейчас ступай в магазин, и пусть Паулина объяснит тебе, что нужно сделать перед тем, как мы откроемся в десять.

Я не стала сдавать экзамены конкурсного отбора и в сентябре. Я была по уши занята работой в магазине, и мадам Николетта недовольно поморщилась, когда я сказала, что смогу заниматься с ее ученицами только с восьми до десяти часов вечера и – иногда – по воскресеньям утром. Любой другой преподаватель сказал бы в ответ, чтобы я шла на все четыре стороны, но она поговорила с директором и убедила ее согласиться на мои условия.

– Не позволяй никому отнимать у тебя балет. Тому, что ты умеешь делать, научиться не так-то просто.

Я верила своей преподавательнице. Я знала, что все, что она делает по отношению ко мне, – для моего же блага. Мне даже казалось, что она знает о моей жизни больше, чем я, и что моя жизнь интересует ее больше, чем меня саму.

Жаловаться я не могла: мама и Лили дали мне возможность учиться, а я ею толком не воспользовалась. Теперь они предлагали мне приобщиться к нашему семейному бизнесу, чтобы как-то устроиться в жизни. Нет, жаловаться я не могла.

Я принесла маме один из ее домашних халатов – халат из хлопка с расцветкой в виде цветов и с длинным поясом из того же материала. Я попыталась прогуляться с ней по коридору, но она очень быстро утомилась. Поэтому я, усадив маму в кресло, стала ее расчесывать и как бы между прочим спросила, была ли она когда-нибудь дома у Анны. «Нет, не была», – ответила мама с таким видом, как будто ее саму удивило, что она там не была и что она никогда об этом даже не задумывалась. Впрочем, у нее нашлось на данный счет объяснение: Анна довольно часто меняла место жительства, она сменила в своей жизни очень много ухажеров, она отнюдь не отличается постоянством и не хочет, чтобы ее что-то сковывало. В последнее время вообще было трудно разобраться, где она живет. Она не приглашала маму к себе, лишь всегда сама приходила к нам домой, и маму удивляло то, что Анна не забывает ее навещать, как постепенно забывали навещать мою маму многие другие люди по мере того, как текло время, как кто-то куда-то переезжал, как изменялись жизненные обстоятельства… Хотя отношения с этими людьми у мамы были хорошие, они постепенно отдалялись от нее и в конце концов исчезали из ее жизни. Анна – не отдалилась и не исчезла. Она напоминала о себе как минимум на Рождество, в дни рождения и когда ее охватывала ностальгия по прошлому и по тому, как она общалась раньше со своими друзьями. Мама и Анна познакомились, когда обе работали в торговом центре, в котором продавалась одежда. Приводя в порядок прилавки и снова складывая в стопки одежду, которую разворошили чрезмерно привередливые покупательницы («Вот ведьмы!» – отзывались они о таких женщинах), они рассказывали друг другу о своих делах. Для Анны такая работа была чем-то исключительно временным, потому что ей хотелось путешествовать по разным странам, и когда она накопила достаточно денег, то плюнула на свою работу в этом торговом центре и отправилась в Таиланд – страну, посетить которую мечтала больше всего. Несколько месяцев спустя мама забеременела, и… И на этом наш с мамой разговор об Анне оборвался. У нее резко пропала охота о чем-то рассказывать. Все в ее памяти, что было связано с этой беременностью и с Лаурой, находилось, образно выражаясь, за семью замками, и отпереть эти замки я пока не могла. Если бы я не знала того, что уже знала, то стала бы ее расспрашивать, однако если человек знает кое-что такое, чего ему не следовало бы знать, это заставляет его быть более сдержанным, терпеливым и молчаливым.

– В общем, – снова заговорила мама, – Анна никогда не оседала в каком-нибудь одном месте. Она привыкла к подобному образу жизни.

По правде говоря, до сего момента мне даже нравилось, что Анна была такой. Она появлялась в своем образе светской львицы, вносила некое оживление в нашу жизнь и потом исчезала. Зачем было нужно что-то еще?

– Она пару раз приготовила нам ужин, – сказала я.

Маму это удивило: она раскрыла глаза шире, чем обычно, и приподняла брови.

– Она мне об этом не сказала… Не хотела, наверное, чтобы я была ей чем-то обязана. Ну и как она готовит?

– Неплохо.

– Я не стану ей ничего говорить по этому поводу, чтобы она не почувствовала себя неловко. А мне самой даже спокойнее, что зрелая женщина присматривает за вами и заставляет вас вовремя поесть. Ты вообще-то похудела. Ну, хотя бы твоего брата будут кормить до отвала теми ужасными паэльями, которые готовит твоя бабушка.

Она всегда говорила «твоя бабушка», а не «моя мать» или «мама». Своего отца она тоже никогда папой не называла. Она относилась к ним скорее как к дальним родственникам, чем как к собственным родителям, и у нас дома их чаще всего называли по именам – Марита и Фернандо.

– Анхель звонит?

– Время от времени. Бабушка говорит, что он уже черный, как уголь.

Мама покачала головой и на секунду закрыла глаза.

– Возможно, я была по отношению к ней уж очень сурова.

Я была уверена, что она вела себя так по отношению к бабушке из‑за чего-то, что было связано с Лаурой, чего-то такого, чего она не могла своей матери простить.

– Мне кажется, ей хотелось бы приехать тебя навестить.

– Хорошо, мы поговорим об этом как-нибудь потом. Самое главное – это то, что Анхель в надежных руках и что тебе не нужно о нем заботиться.

Я попыталась прийти домой раньше Анны, но эта моя попытка закончилась ничем. Сосед сказал мне, что два часа назад он дал ключи высокой, худощавой, симпатичной («хотя нельзя сказать, что прямо-таки красавице») и элегантной сеньоре, от которой исходил очень приятный запах.

– Ее зовут Анна, – добавил он. – Такое простенькое имя для нее совсем не подходит. Ее следовало бы назвать Пенелопа. Она пришла с собакой.

Выходит, Анна пришла к нам домой с большим запасом времени до того момента, когда там могли появиться мы с отцом.

Я открыла дверь, и меня удивило, что, пробыв в нашем доме уже довольно долго, Анна еще даже не начала готовить ужин. Не знаю почему, но когда сосед сказал, что отдал ключи два часа назад, я подумала, что едва переступлю порог дома, как тут же почувствую аппетитнейший запах, доносящийся из кухни. Мне подумалось так отнюдь не потому, что я была голодна или же просто хотела почувствовать такой запах, а потому, что я не могла себе даже представить, зачем Анна могла прийти так рано, если не для того, чтобы приготовить шикарный ужин.

Когда я открыла дверь, мне навстречу бросился Гус. Анна не оставила его в нашем огороженном саду, а завела с собой в дом. Я невольно обратила внимание на то, что его когти царапают паркет. Когда я стала гладить пса по спине, позволяя ему меня облизывать, в коридор вышла Анна. Она появилась из глубины дома – оттуда, где были наши спальни и ванные.