– Я была в ванной, – сказала Анна, хотя я ни о чем ее не спросила. – Гус, а ну-ка иди в сад.

Я сняла туфли, повесила сумку в шкафчике у входа, расстегнула штаны и, уже подойдя к своей комнате, крикнула:

– Сосед сказал, что тебе следовало бы зваться Пенелопой.

– Придумал тоже! – донеслось в ответ. – Он все время пожирал меня глазами. Жаль, что я пришла так рано. Плохо рассчитала время.

Я быстренько приняла душ, надеясь, что, когда я выйду из ванной, стол уже будет накрыт. Однако никаких изменений в этом смысле так и не произошло: Анна, похоже, еще даже не заходила в кухню. Она не догадывалась, какое почетное место занимает в моем сознании со своими изящными кухонными щипцами для спагетти и со своим уксусом.

– Сегодня я приготовила вам сюрприз, – сказала Анна. – Мы все очень устали и нуждаемся в том, чтобы расслабиться.

Сюрприз заключался в том, что она предложила пойти поужинать вместе. У одного из ее друзей был ресторан, удостоенный трех звезд «Мишлен», и она решила пригласить нас туда. По ее словам, сменить немного обстановку – это и приятно, и полезно.

Отец сказал, что устал, что большинство клиентов просят включить в машине кондиционер и поэтому у него немного болит горло.

– Тебе нужно отвлечься. Если мы будем сидеть здесь, в четырех стенах, Бетти от этого не полегчает, а вот если мы, когда придем навещать ее, будем жизнерадостными и довольными, это ее приободрит. Я заказала столик. В одиннадцать мы уже вернемся.

Отец принял душ и переоделся. Когда он вернулся в гостиную, Анна в течение нескольких секунд реагировала на его появление так, как это делали наши соседки, учительницы в школе и матери моих одноклассниц, – смотрела на него не отрываясь. Отец ничего этого не замечал: он ведь просто принял душ и надел джинсы и белую рубашку. С трудом отведя от него взгляд, Анна посмотрела на меня.

– Ты стала еще больше похожа на Бетти.

В течение всего ужина нам с отцом казалось, что мы предаем нашу бедную маму. Хозяин ресторана был другом Анны и всячески старался нам угодить. А Анна вела себя так, как будто оказалась в своей стихии: она позабыла и о своей подруге, и о том, что мы с отцом настроены не по-праздничному, и о том, что чем великолепнее были блюда, тем более неловко мы себя чувствовали, – а стало быть, никакого удовольствия мы здесь получить попросту не могли. Анна в одиночку выпила бутылку французского шампанского. А еще она то и дело смотрела на моего отца пристальным взглядом – прямо в глаза, как будто они были за столом одни. Наконец без пятнадцати одиннадцать отец сказал, что ровно в одиннадцать мы должны быть дома. Мы приехали в ресторан на автомобиле Анны, и на обратном пути за руль сел отец. Он из вежливости стал настаивать на том, что отвезет ее домой, но она ему этого не позволила. Она сказала, что он тоже выпил алкоголя и если его поймают, то отнимут водительские права, а она чувствует себя прекрасно и, когда доберется домой, позвонит, чтобы нас успокоить. Отец сел ждать ее звонка, чувствуя угрызения совести из‑за того, что позволил ей отправиться домой в таком состоянии, а я, далекая от того, чтобы чувствовать какие-либо угрызения, стала надевать то, что называла своей пижамой – шорты и футболку. Футболка обычно висела на спинке кресла, которое мне купила мама, чтобы у меня не искривился позвоночник. Кресло это было вообще-то офисным, и его спинку можно было устанавливать под любым углом. Сейчас я пользовалась им главным образом для того, чтобы вешать на него свою футболку. Стаскивая футболку со спинки кресла, я посмотрела на письменный стол, и мне показалось, что книги на нем лежат не так, как я их всегда клала. Кто-то положил их по-другому. Домработница должна была появиться здесь дней через пятнадцать (по углам комнаты уже накопилась пыль), а отцу вряд ли пришло бы в голову заходить в мою комнату. Что касается меня самой, то я не прикасалась к своему письменному столу – даже не стирала с него пыль – с тех самых пор, как сдала экзамены конкурсного отбора, и я прекрасно помнила, что учебник по философии лежал на учебнике французского языка слева, а справа находились мои тетради по испанскому языку, истории искусств и латыни. Рядом с ними лежал роман Гальдоса. Теперь же все это было разложено в ином порядке, а ящики стола были задвинуты до упора, тогда как я всегда оставляла их приоткрытыми на несколько миллиметров.

Я подумала, что Анна вряд ли стала бы тут что-то поправлять: не в ее это было стиле. Да, вряд ли здесь стала бы наводить порядок эта женщина с ее замшевыми юбками, ее блузками со стоячим воротником, ее кольцами на пальцах. Возможно, мои тетради сдул со стола ветер, и она, заметив это, подняла их и попыталась разложить все как можно аккуратнее. Я прошла по дому в полной тишине – тишине, которая давила на меня почти физически, как будто имела вес. Так давит на человека вода в бассейне, когда ныряешь на глубину. В подобном состоянии, когда кажется, что тебя слегка сдавливают какие-то руки, чувствуешь лучше и соображаешь лучше. Я направилась в спальню родителей. Я никогда не обращала на ящики в их комоде такого же внимания, как на ящики своего письменного стола, но у меня появилось ощущение, что их кто-то выдвигал и задвигал и что носки моего отца кто-то перекладывал. В шкатулке для драгоценностей все было на месте: никто ничего не утащил. Когда я открыла шкаф, мне показалось, что я почувствовала приятный запах духов Анны и что вешалки расположены не в том строго определенном порядке, в котором их всегда располагали мои педантичные родители, – близко, но не вплотную друг к другу. Сердце у меня екнуло. Я дрожащими руками расстегнула белый матерчатый чехол норковой шубы и залезла в карман, где должен был лежать шелковый мешочек с деньгами. Его там не было. Он почему-то лежал во втором кармане. Я достала его и пересчитала деньги. Они все были на месте. Тем не менее я была уверена, что положила деньги не в этот, а в другой карман.

Впрочем, хотя я и была в этом уверена, но не на сто процентов. Я иногда действовала машинально, и потом мне казалось, что я делала одно, а в действительности – совсем другое. Анна, по всей видимости, просто ходила по нашему дому и из любопытства повсюду заглядывала, а затем компенсировала это свое любопытство шикарным ужином. Мне, конечно, не понравилось, что, с одной стороны, она злоупотребила нашим доверием, но, с другой стороны, она ведь ничего не взяла. Мы, люди, далеки от совершенства и все время обманываем друг друга. Как бы там ни было, у мамы в данный момент не имелось какой-нибудь другой подруги, которая бы о ней заботилась. Мама уделяла чрезмерно много времени своей семье и своим наваждениям, забывая о том, что жизнь заключается не только в этом. Мама была абсолютно не права в том, что пыталась приучить меня быть очень требовательной по отношению ко всему остальному миру. Сейчас в нашей жизни наступил момент, когда нужно было не требовать, а просто пытаться жить по возможности лучше. Анна и старалась сделать так, чтобы наша жизнь была лучше. Я уже даже начала сожалеть, что не насладилась в полной мере устроенным ею для нас шикарным ужином. Бессмысленные самопожертвования не помогали ни моей маме, ни вообще кому-либо. Тем не менее у меня в душе остался неприятный осадок оттого, что Анна обшарила наш дом.

Я не стала ни о чем рассказывать отцу, который, услышав, как зазвонил телефон, воскликнул: «Наконец-то!» – радуясь, что теперь уже сможет лечь спать. По мере того как минуты текли одна за другой, поступок Анны вызывал у меня все больше неприязни. Я бросила бутылочку с дорогим уксусом и изящные кухонные щипцы в мусорное ведро, решив, что, если Анна потребует объяснений по поводу того, куда они подевались, я просто скажу, что не знаю. Впрочем, а с какой стати я должна давать какие-то объяснения Анне в своем собственном доме?

В следующий раз, когда Анна и отец встретились, меня с ними не было. Они случайно столкнулись в больнице и пошли перекусить в какое-то заведение, находящееся неподалеку. Моему отцу не очень-то хотелось ужинать, тем более что вместе с пивом Анна заказала ему одно из нелюбимых им мясных блюд.