Мама ставит ходунки к стене, недалеко от меня.

– Мам, – шепчу я, стараясь, чтобы меня не заметили, – это кто?

Либо у меня плохо с шепотом, либо у старушки отменный слуховой аппарат. Она шагает через порог в мою сторону, негромко посмеивается и снимает очки, за которыми прячутся ярко-голубые глаза и морщинистые веки.

– Кто же еще? Это я! Тетушка Бев!

Пратетушка Бев, если уж быть точным, – сестра моей прабабушки. Мне известно о ней лишь то, что она во Флориде. Уж не помню, где именно, но знаю: до Диснейленда от нее час пути. Родители возили нас туда три года назад, и мы остановились у тетушки Бев в компании других стариков из ее деревушки пенсионеров, вместо того чтобы снять номер в гостинице. Это было еще в те прекрасные далекие времена, когда никто не знал, что у Энн больное сердце.

– Ух ты! – отвечаю я. – Вы совсем другая.

Тетушка Бев игриво ерошит волосы у себя на затылке.

– Да уж, мне стало немного скучно в Кэннон Бич, а местный косметолог предложила перекраситься в матово-рыжий. Что ж, побуду пока такой. Если что не так, во Флориде подправлю.

Наконец-то меня осенило: тетушка Бев прилетела в Орегон навестить старшую сестру – мою прабабку, которая живет в Кэннон Бич. Она уже недель шесть там живет, присматривает за домом, ухаживает за своей старшей сестрой в доме престарелых. Теперь же, когда мы отправляемся на побережье и сможем помочь прабабушке, она возвращается к пальмам Флориды.

– С дороги посторонись, – говорит папа, переступая порог.

В каждой руке у него по внушительному чемодану. Он ставит их на пол, чтобы закрыть дверь, потом вновь поднимает и обходит Бев.

– Мы наверху приготовили для вас комнату. А чемоданы я оставлю здесь.

– Да храни тебя Господь. Приехал на побережье, чтобы меня забрать, потом еще мой багаж тянул. – Повернувшись к маме, она добавляет: – Я всегда говорила, что ты удачно вышла замуж. Береги этого парня, Эм, никуда не отпускай.

Мама с папой неловко переглядываются, потом он скрывается на лестнице.

– Я стараюсь, – отвечает мама едва слышно.

Бев поворачивается ко мне и щиплет за руку:

– Как ты вырос и возмужал с тех пор, когда я видела тебя последний раз, Кейд!

Ее щипок заставляет меня вспомнить, что я продолжаю стоять полуголый с полотенцем на талии.

Я опускаю глаза, чтобы разглядеть, насколько я «возмужал».

– Наверное, – соглашаюсь я, чувствуя себя не в своей тарелке. – Что бы ни означало «возмужать», я на сто процентов уверен, что после поездки в Диснейленд я ни «возом», ни «мужем» не стал.

Бев с мамой заливаются смехом. Энн с Бри тоже начинают хихикать.

– «Возмужал» означает просто «сильно вырос и окреп», – смеется тетушка Бев.

– Тебе уже давно пора одеться, Кейд, – говорит мама. – Поторопись. Тетушка Бев никуда не уедет, пока ты будешь приводить себя в порядок.

– Хочешь, тоже поднимемся наверх, устрою тебя в комнате? – спрашиваю я Бев, когда Кейд рванул вверх по лестнице.

– Боже мой, нет. Сначала нам нужно наверстать упущенное.

Я киваю Энн и Бри:

– Девочки, проводите тетушку Бев в гостиную. Я принесу что-нибудь попить. Бев, хочешь пить?

– Да, но безо льда. Все не могу согреться. И хотя уже наступил июнь, до сих пор хожу в свитере.

По дороге на кухню мое внимание притягивает одна картинка в рамке. И хотя я вижу ее каждый день, уже давно не обращала на нее внимания. Сама картинка представляет собой фотографию, на которой запечатлены держащиеся за руки мужчина и женщина на фоне Эйфелевой башни. Картина уже много лет собирает пыль на комоде. Я беру снимок, улыбаюсь, вспоминая тот день, когда по почте пришла эта открытка.

Счастливые были времена…

Я снимаю бархатную заднюю часть рамки, чтобы прочесть на обороте открытки надпись, адресованную мне. На французской марке штемпель почти двадцатилетней давности. Еще до нашей свадьбы с Деллом. И хотя слова я помню наизусть, не отказываю себе в удовольствии еще раз прочитать каллиграфически выведенный текст.

Моя любимая Эмили,

Привет тебе из Города любви и света! Мы с твоим дедушкой празднуем сороковую годовщину нашего брака веселее, чем праздновали двадцатую. Жизнь, прожитая бок о бок, становится все лучше и лучше! С нетерпением ждем возвращения, чтобы успеть на вашу с Деллом свадьбу. Ты нашла настоящее сокровище. Крепко держись за него. Лет через двадцать, когда у вас за плечами будет пара десятилетий брака, я представляю, как вы оба будете стоять здесь, в Париже, отмечая прожитые вместе годы. Впереди вас ждут многие-многие годы любви. До скорой встречи!

Je t’aime! – Я тебя люблю! – Бабушка Грейс.

– Я и не знал, что это открытка.

Слова застают меня врасплох, я роняю рамку на ковер. К счастью, она не разбивается.

– Кейд! Что ты здесь делаешь?

– Ничего. Просто увидел, что ты здесь… стоишь грустная.

– Просто задумалась о прошлом.

– О грустном прошлом.

– Нет… о прошлом.

Откровенно признаться, на самом деле, когда он ко мне подкрался, я не столько вспоминала прошлое, сколько думала о том, что нас ждет в настоящем и будущем, которое кажется крайне неопределенным. Будущее, предсказанное бабушкой Грейс, ничуть не походило на то, как в действительности сложилась жизнь.

При мысли об этом хотелось плакать.

– Можно посмотреть? – просит он, указывая на открытку. Я протягиваю ему, и он тут же ее переворачивает, чтобы рассмотреть фотографию. – Это же бабушка Грейс, верно? А это дедушка?

– Верно.

– Бабушка такая молодая. – Он еще раз переворачивает фото и читает послание. Прочитав, отдает открытку. – Очень изящно.

– Да, изящно, – отвечаю я, изумленная тем, что он выбрал именно это выражение, которое использовал дедушка для описания всего на свете. «Как прошли каникулы, дедушка?» – «Вполне изящно». «Что скажешь о фильме?» – «За весь год не видел более изящного фильма». «Знаешь… это изящные дети. Все делают правильно, я бы сказал».

– Ты улыбаешься. Что смешного?

– Ничего. Я тебе рассказывала, что эта открытка задержалась на почте?

Он качает головой:

– Ты даже не говорила, что это открытка.

– Что ж, было это так: дедушка с бабушкой отослали ее домой из самой Франции. Наверное, она плыла на очень медленном теплоходе. Однако успела как раз вовремя – пришла в день моей свадьбы. Почтальон принес ее, когда мы выходили из дому, направляясь в церковь. Это был самый лучший подарок. – Я запнулась, вспоминая тот день – счастье и удивление от того, что открывается новая глава в моей жизни, радостное предвкушение от вступления на непознанную территорию с лучшим другом и одновременно страх неизвестности. – Я так нервничала. Как, наверное, и любая невеста. Но эта маленькая записочка от бабушки – как раз то, что мне было нужно, чтобы успокоиться. – Я опять запинаюсь, вновь беру снимок и смотрю на Эйфелеву башню. – У нас с папой и настоящего медового месяца не было, но я заставила вашего отца пообещать, что на двадцатилетие свадьбы мы отправимся в Париж. Как предсказывали бабушка с дедом. – Я почувствовала, как гаснет моя ностальгическая улыбка.

– Это же в этом году, верно?

Я киваю:

– Тринадцатого декабря.

– И?.. Поедете?

Что на это ответить? Для начала я медленно вздохнула, раздумывая над тем, насколько все… сложно. Суровая правда жизни в том, что двадцатую годовщину свадьбы, о которой я так мечтала, мы вообще вряд ли будем отмечать. И дело не только в здоровье Энн, но и в деньгах. Подобный вояж обойдется в тысячи долларов, и, пока мы завалены медицинскими счетами, об этом не может быть и речи. Но хуже всего то, что я сомневаюсь, учитывая наши бесконечные ссоры, что наш брак продержится оставшиеся до декабря полгода.

– Посмотрим, – отвечаю, а потом засовываю фотографию назад в рамку и ставлю ее на комод.

Когда мы с Кейдом входим в гостиную, где неспешно протекает беседа с тетушкой Бев, я искренне поражаюсь тому, что в восемьдесят один год у нее настолько живой ум, что она может дать фору даже Энн с Бри.