По правде сказать, Маскелайн не столько злодей, сколько антигерой, и заслужил скорее обвинения в твердолобости, нежели в жестокосердии. Однако Гаррисон ненавидел его лютой ненавистью, и не без причины. Разногласия между этими двумя людьми превратили последний этап состязания за награду в ожесточённую схватку.
Маскелайн так сроднился с методом лунных расстояний, что стал его персонификацией. Человек и метод подходили друг другу как нельзя лучше: Маскелайн, откладывавший женитьбу до пятидесяти двух лет, целиком отдал себя точным наблюдениям и тщательным расчётам. Он с равным бесстрастием записывал всё, от координат небесных тел до событий личной жизни (включая все траты, большие и малые, на протяжении восьмидесяти лет). Даже его автобиография составлена в третьем лице. «Доктор М., — начинается дошедший до наших времён рукописный том, — последний член древнего рода, давно обосновавшегося в Пертоне в графстве Уилте». На следующих страницах Маскелайн поочередно называет себя «он» и «наш астроном», даже до назначения героя королевским астрономом в 1765 году.
Четвёртый в длинной цепочке Невилов, Маскелайн родился 5 октября 1732 года, на сорок лет позже Джона Гаррисона, однако его невозможно представить молодым. «Зубрила» и «педант» — так отозвался о нём биограф. Маскелайн прилежно изучал оптику и астрономию с намерением прославиться в науке. В семейной переписке его старшие братья, Уильям и Эдмунд, фигурируют как «Билли» и «Мун», младшая сестра Маргарет — как «Пегги», и только Невил всегда остаётся Невилом.
В отличие от Джона Гаррисона, не получившего формального образования, Невил Маскелайн окончил Вестминстерскую школу и Кембриджский университет. Денег у семьи было мало, так что он учился на правах «бедного студента»: убирался и выполнял другую чёрную работу за право слушать лекции. Позже, уже став профессором Тринити-колледжа, Маскелайн принял сан и некоторое время служил младшим священником в Чиппинг-Барнете, милях в десяти к северу от Лондона. Ещё студентом он полюбил астрономию и через кембриджских друзей познакомился с Джеймсом Брадлеем, третьим королевским астрономом. Два истинно методических ума нашли друг друга. До конца жизни они вместе бились над решением проблемы долготы.
Брадлей на этом этапе был уже близок к тому, чтобы завершить работу над лунными таблицами, присланными из Германии астрономом-математиком-картографом Тобиасом Майером. Между 1755 и 1760 годом он, как пишет Маскелайн, провёл в Гринвиче тысячу двести наблюдений, сопровождавшихся «тщательными расчётами», чтобы проверить точность сделанных Майером предсказаний.
Маскелайн, естественно, заинтересовался этими исследованиями. В 1761 году, когда весь научный мир собирался наблюдать прохождение Венеры по диску Солнца, Брадлей выхлопотал ему престижное назначение: возглавить экспедицию, целью которой будет подтверждение таблиц Майера — и их пригодности для кораблевождения.
Маскелайн отправился на крохотный остров Святой Елены в Атлантике, куда веком раньше путешествовал Галлей, чтобы изучать южные звёзды, и где в следующем столетии предстояло окончить дни Наполеону Бонапарту. По пути туда и обратно астроном с помощью октанта и таблиц Майера много раз успешно определял долготу, к своему удовольствию и большой радости Брадлея. В умелых руках Маскелайна метод лунных расстояний работал безукоризненно.
С помощью этого же метода он первым в истории определил точную долготу острова Святой Елены.
На острове Маскелайн провёл и те наблюдения, ради которых была затеяна экспедиция: несколько часов смотрел, как Венера тёмным пятнышком скользит по лику дневного светила. Чтобы такое произошло, планета должна оказаться точно между Землёй и Солнцем. Из-за взаимного расположения орбит это случается два раза подряд с интервалом в восемь лет, но следующей пары прохождений надо дожидаться ещё столетие. В 1677 году Галлей всё на том же острове Святой Елены наблюдал куда менее редкое событие — прохождение Меркурия. Он призвал Королевское общество проследить за следующим прохождением Венеры, до которого, как и до возвращения кометы своего имени, ему не суждено было дожить. Галлей убедительно доказал, что большое число таких наблюдений, сделанных из далеко разнесённых точек земного шара, позволит узнать расстояние от нашей планеты до Солнца.
Итак, экспедиция Маскелайна была частью международного научного проекта, включавшего отправку французских астрономов в тщательно выбранные точки Сибири, Индии и Южной Африки. То же событие наблюдали с мыса Доброй Надежды Чарльз Мейсон и Джеремия Диксон — за несколько лет до того, как провели свою знаменитую линию между Пенсильванией и Мерилендом. Второе прохождение Венеры, предсказанное на 3 июня 1769 года, стало поводом для первого кругосветного плавания капитана Джеймса Кука — он провёл астрономические наблюдения на Таити и лишь потом двинулся дальше, к Новой Зеландии.
Увы, со времен Галлея погода на острове Святой Елены не улучшилась, и Маскелайн не смог досмотреть прохождение Венеры из-за облака, закрывшего Солнце. Тем не менее он провёл на острове ещё много месяцев, сравнивая силу тяжести на Святой Елене и в Гринвиче, пытаясь определить расстояние до ближайшей звезды — Сириуса и (по наблюдениям Луны) радиус Земли. Всё это, а также успехи на долготном фронте вполне компенсировали ему незавершённое наблюдение за Венерой.
В том же 1761 году началось ещё одно плавание, чрезвычайно важное для истории про долготу, хоть и никак не связанное с прохождением Венеры. Уильям Гаррисон отправился на Ямайку — испытывать отцовский хронометр.
Первые морские часы Гаррисона, H-1, добрались только до Лиссабона, номер второй никогда не покидал сушу. Номер третий, на изготовление которого ушло почти двадцать лет, можно было бы испытать сразу после завершения, в 1759 году, если бы не Семилетняя война. Она охватила три континента, включая Северную Америку; в противостояние были втянуты Англия, Франция, Пруссия, Россия и другие страны. Правда, она не помешала королевскому астроному Брадлею испытать копии лунных таблиц на военных кораблях у побережья враждебной Франции. Однако никто в здравом уме не отправил бы единственный в своем роде инструмент туда, где его может захватить неприятель, — по крайней мере такой довод выдвигал поначалу Брадлей. Однако в 1761 году он же согласился на официальные испытания H-3, несмотря на то что до окончания войны оставалось ещё два года. Трудно отделаться от мысли, что на этом этапе Брадлею захотелось, чтобы хронометр так или иначе сгинул. Впрочем, международный проект по наблюдению Венеры отчасти узаконил плавания под флагом науки.
Между завершением и официальной проверкой H-3, летом 1760-го, Гаррисон с гордостью продемонстрировал Комиссии по долготе свой шедевр — H-4. Комиссия постановила испытать H-3 и H-4 в одном плавании.
В мае 1761 года Уильям Гаррисон отплыл с тяжёлым третьим номером в Портсмут, где должен был дожидаться посадки на корабль. Джон Гаррисон тем временем доводил и регулировал номер четвёртый, намереваясь вручить его сыну в Портсмуте перед самым отплытием.
Пять месяцев спустя Уильям всё ещё сидел в Портсмуте, ожидая приказов. Был октябрь, Уильям изводился злостью на чиновничью волокиту и страхом за свою жену Элизабет, которая ещё не оправилась после тяжёлых родов.
Уильям подозревал, что доктор Брадлей нарочно оттягивает испытания, выгадывая время, чтобы Маскелайн успел получить положительные результаты для метода лунных расстояний. Это может показаться паранойей, но у Гаррисона-младшего были основания подозревать астронома в личной корысти. В дневнике Уильям записал, как они с отцом встретили Брадлея в инструментальной лавке. «Доктор был сильно не в духе, — отметил Уильям, — и с большим жаром сказал мистеру Гаррисону, что, если бы не он и не его треклятые часы, они с мистером Майером уже разделили бы между собой десять тысяч фунтов».
Брадлей как королевский астроном заседал в Комиссии по долготе, а значит, участвовал в решении, кому присудить премию. Со слов Уильяма ясно, что он был бы не прочь получить её сам. Таким образом, имел место конфликт интересов — хотя эти слова явно не в полной мере передают то, с чем пришлось столкнуться Гаррисону.
