В целом, этот меньший по масштабам террор, это возобновление «польской операции» привели к гибели 21 892 польских граждан. Подавляющее их большинство (хотя и не все) были поляками по национальности. Польша была многонациональным государством, и офицерский состав был многонациональным, поэтому многие из расстрелянных были евреями, украинцами и беларусами. Около 8% жертв были евреями, что соответствует проценту еврейского населения в Восточной Польше[281].
Как и во время Большого террора, карали также и семьи репрессированных. За три дня до того, как Берия предложил расстрелять узников всех трех лагерей, он приказал депортировать их семьи. Советский режим знал, кем были эти люди: заключенным позволялось переписываться с теми, кто был им дорог, и таким образом были составлены списки имен и адресов. «Тройки» в Западной Беларуси и Западной Украине подготовили имена 60 667 человек для высылки в спецпоселение в Казахстане. Большинство из них были членами семей тех, кого в одном из приказов назвали «бывшими людьми». Это обычно были семьи без мужей и отцов. Женам сказали (типичная советская ложь), что их отсылают туда, где сейчас находятся их мужья. На деле же семьи высаживали в сибирской тайге (где «вечные грязь и снег», как писал один тринадцатилетний польский мальчик), а мужчин расстреливали в Катыни, Калинине, Харькове, Быковне и Курапатах. Группа польских детей отправила 20 мая 1940 года Сталину письмо: они обещали быть хорошими советскими гражданами и жаловались только на то, что «трудно жить без наших отцов». А на следующий день энкавэдисты получили денежное вознаграждение за то, что очистили три лагеря от узников и не допустили ни единого побега[282].
Поскольку мужчин не было, эта депортация стала для ее жертв более сложной, чем февральская. Женщин с детьми (а часто и с пожилыми родителями их мужей) выгружали в Казахстане. Так как они уезжали в апреле и на сборы не давали времени, у большинства женщин не было нужной одежды. Ту, что была, им часто доводилось выменивать на продукты. Женщины пережили следующую зиму, научившись собирать засохший помет животных и топить им печи. Тысячи женщин умерли. Многим из них довелось решать вопрос выживания собственных детей. Они хотели, чтобы их дети росли поляками, но часто понимали, что должны отдать их в советские заведения, чтобы у тех была пища и возможность выжить. Одна женщина оставила пятерых своих детей в кабинете НКВД и исчезла, прижав к груди шестого, – больше никто ее не видел. Беременная жена экономиста из лагеря в Старобельске, который за нее переживал и которого расстреляли в Харькове, рожала уже в ссылке. Младенец умер[283].
В то же самое время, в марте 1940 года, руководитель НКВД Берия приказал депортировать тех, кто отказался получать советские паспорта. Это означало, что они отвергают советскую систему, а также являются реальной проблемой для советских бюрократов. Польских граждан, отказывавшихся заносить свои персональные данные в советские списки, нельзя было выследить и наказать с желаемой эффективностью. Так получилось, что подавляющее большинство тех, кто отверг советские паспорта, были еврейскими беженцами из Западной Польши. Эти люди сбежали от немцев и не имели ни малейшего желания становиться советскими гражданами. Они боялись, что, если примут советские документы, им не позволят вернуться в Польшу, когда она возродится. Таким способом евреи доказали, что они – преданные граждане Польши, и стали жертвами обоих режимов, захвативших их родную землю. Они сбежали от разрушительных операций СС только для того, чтобы НКВД депортировал их в Казахстан или Сибирь. Из 78 339 депортированных в ходе июньской операции 1940 года, направленной на беженцев, около 84% были евреями[284].
Польские евреи, как правило, не знали жизни вне города и были так же беспомощны, как и поляки, оказавшиеся там до них. Ремесленников и сапожников посылали на лесоповал на крайнем севере России. Еврейский мальчик Юзеф вспоминал, что евреев в его родном городке заставили сжечь синагогу под смех немецких солдат. Его семья убежала на советскую зону, но отказывалась от советских паспортов. Его брат, отец и мать умерли в ссылке[285].
* * *
В Западной Европе этот период был известен как «странная война»: казалось, что ничего не происходит. Франция и Великобритания пребывали в состоянии войны с Германией с сентября 1939 года, но в течение осени, зимы и весны следующего года, когда Польша была повержена, разрушена и разделена, когда десятки тысяч ее граждан были уничтожены, а сотни тысяч депортированы, у этой войны не было западного фронта. Немцы и их советские союзники были вольны делать все что угодно.
Немцы напали на Данию и Норвегию в апреле 1940 года, обеспечив себе таким образом доступ к природным ресурсам Скандинавии и предотвратив британскую интервенцию в Северной Европе. Однако «странная война» закончилась, когда 10 мая Германия напала на Нижние земли и Францию. К 14 июня около ста тысяч французских и шестьдесят тысяч британских солдат погибли, а немцы уже были в Париже. Франция пала значительно быстрее, чем кто-либо мог ожидать. В том же июне 1940 года Советский Союз тоже расширил свою империю на запад, аннексировав все три независимых Балтийских государства: Эстонию, Латвию и Литву.
В Литве, самом крупном и густозаселенном Балтийском государстве, национальный вопрос и вопрос международных отношений стояли особенно остро. В межвоенный период Литва потребовала себе находившийся на северо-востоке Польши город Вильнюс вместе с окрестностями. Хотя эти территории были преимущественно населены поляками, евреями и беларусами, литовцы считали Вильнюс своей столицей по праву, поскольку он был столицей важного государства периода Средневековья и раннего Нового времени – Великого Княжества Литовского. В 1920-х и 1930-х годах лидеры независимого Литовского государства использовали в качестве административного центра Каунас, но своей столицей считали Вильнюс. Сталин сыграл на этих эмоциях в 1939 году: вместо того, чтобы аннексировать Вильнюс для Советского Союза, он подарил его все еще независимой Литве. Неудивительно, что ценой за это было установление советских военных баз на литовской территории. Советские войска, уже расположившиеся здесь, были наготове, когда политическая революция, даже более поспешная и искусственная, чем в Восточной Польше, была навязана Литве летом 1940 года. Большая часть литовской политической элиты сбежала в нацистскую Германию[286].
За всем этим внимательно наблюдал японский консул в Литве, Тиунэ Сугихара, который в Каунасе мониторил немецкие и советские военные передвижения. Летом 1940 года японское руководство взяло четкий курс: оно будет стараться заключить нейтралитет с Советским Союзом. Обезопасив таким образом северную территорию, японцы могли планировать на 1941 год движение в южном направлении. Сугихара был одним из относительно немногих японских чиновников, в компетенции которых было следить за развитием немецко-советских отношений после падения Франции. Не имея штатных подчиненных, он использовал в качестве информаторов и помощников польских военных офицеров, которые избежали как советского, так и немецкого ареста. Он давал им японские паспорта и возможность пользоваться японскими дипломатическими должностями. Сугихара помогал полякам находить спасительные лазейки для их друзей-офицеров. Поляки поняли, что можно устроить поездку в Японию через Советский Союз, имея какую-то выездную японскую визу. Этим путем удалось бежать только небольшому количеству польских офицеров, хотя по крайней мере один из них добрался до Японии и писал разведывательные донесения о том, что видел, пересекая СССР[287].
