В 1932-м и 1933 годах Польшу не воспринимали всерьез как угрозу. Польская армия пострадала от существенных бюджетных урезаний. НКВД и пограничники поймали большое количество польских шпионов. Польские агенты не препятствовали коллективизации во время хаоса 1930 года и оказались бессильны поднять голодающее население на восстание в 1932 году. Они пытались, но не смогли. Даже самые ярые польские сторонники агрессивной политики поняли летом 1932 года, что нужно успокоиться. Если СССР обещал мир, то лучше уж было воздержаться от провокационных выпадов. Польские дипломаты и шпионы были свидетелями голода. Они знали, что «каннибализм стал чем-то привычным» и что «целые села вымерли полностью». Но они не были причастны к причинам голода и ничем не могли помочь жертвам. Польша не разглашала на весь мир то, что знали о голоде ее дипломаты. Например, в феврале 1932 года в польское консульство в Харькове пришло анонимное письмо с мольбой к полякам рассказать всему миру о голоде в Украине. Но к тому времени договор о ненападении с Советским Союзом уже вступил в силу и Варшава не могла пойти на такой шаг[48].
У Сталина теперь было гораздо больше пространства для маневра на западных границах, чем в 1930 году: Польша приняла status quo, подписав в июле 1932 года пакт о ненападении, поэтому украинские крестьяне были в его милости. С педантичным энтузиазмом Сталин в августе (все еще будучи в отпуске) предлагал своим ближайшим соратникам теорию о том, что коллективизации не хватало всего лишь правильной правовой базы. Социализму, по его утверждениям, как и капитализму, нужны были законы для защиты собственности. Государство станет сильнее, если всю сельскохозяйственную продукцию объявить государственной собственностью, любой несанкционированный сбор урожая считать воровством, а такое воровство карать немедленной казнью. Так голодающего крестьянина могли застрелить, если он подбирал картофельные очистки из борозды на земле, которая совсем недавно была его собственной. Возможно, Сталин действительно считал, что это сработает; в результате, конечно, крестьяне лишились какой-либо легальной защиты от полнейшего произвола победоносного государства. Даже простое наличие продуктов было гипотетическим доказательством преступления. Закон вступил в силу 7 августа 1932 года[49].
Советские судьи обычно игнорировали букву закона, но остальные представители партийного и государственного аппарата понимали его дух. Иногда самыми ярыми поборниками закона были молодые люди, которые учились в советских школах и верили обещаниям новой системы. Комсомольцам говорили, что их «главная задача» – «борьба против воровства и сокрытия зерна, а также против саботажа кулаков». Младшему поколению в городах коммунизм дал возможность социального повышения, а мир, демонизированный такой агитацией, был миром, из которого они вышли. Коммунистическая партия в Советской Украине (хотя большинство ее членов составляли русские и евреи) теперь включала немало молодых украинцев, веривших в реакционность села и готовых присоединиться к акциям, направленным против крестьян[50].
В полях возвышались сторожевые вышки, чтобы крестьяне ничего не могли взять себе. Только в Одесской области было сооружено более семисот таких вышек. Бригады (среди их членов было пять тысяч комсомольцев) ходили от дома к дому, отбирая все, что находили. По воспоминаниям одного крестьянина, активисты использовали «длинные металлические прутья для обыска в конюшнях, свинарниках, печках. Они смотрели всюду и забирали все до последнего зернышка». Они прокатывались по селу, «как черная смерть», выкрикивая: «Крестьянин, где твое зерно? Признавайся!» Бригады забирали всю еду, даже ужин из печки, и сами ее съедали[51].
Подобно вражеской армии, партактивисты жили с земли, забирая все, что могли, наедаясь до отвала и не оставляя после себя ничего, кроме горя и смерти. Возможно, из-за чувства вины, а может быть, из чувства триумфа они повсеместно унижали крестьян. Они мочились в бочки с солеными огурцами, приказывали голодным крестьянам ради забавы колотить друг друга, лазить на четвереньках и лаять, как собаки, или же заставляли их становиться на колени в грязь и молиться. В одном колхозе женщин, пойманных на краже, раздели, избили и провели по селу голыми. В другом селе бригада напилась в доме крестьянина и совершила групповое изнасилование его дочери. Одиноко живущих женщин по ночам насиловали под предлогом конфискации зерна, а после надругательства над телом отбирали и продукты. Такой была победа сталинского закона и сталинского государства[52].
Рейды и указы не могли создать продовольствия там, где его не было. Конечно же, крестьяне будуть прятать продукты, а голодные люди будут красть продовольствие. Но проблемой украинского села были не кражи или обман, которые действительно можно было бы пресечь, применив силу. Проблемой были голод и смерть. План хлебозаготовок не выполнялся, потому что коллективизация провалилась, осенний урожай 1932 года был скудным, а планы реквизиций – очень высокими. Сталин послал Молотова в Украину, чтобы подстегнуть товарищей «на борьбу за зерно». Но энтузиазм сталинских слуг не мог изменить того, что уже случилось. Даже Молотов был вынужден рекомендовать 30 октября, чтобы квоты для Украины немного снизили. Сталин принял эту рекомендацию, но вскоре стал еще более категоричным, чем был ранее. По состоянию на ноябрь 1932 года годовой план хлебозаготовок был выполнен приблизительно лишь на треть[53].
Когда рапорты о провале реквизиций дошли до Кремля, жена Сталина покончила с собой. Она выстрелила себе в сердце 8 ноября, после дня празднования пятнадцатой годовщины Октябрьской революции. Что эта смерть означала для Сталина, нельзя сказать с абсолютной точностью, но, по-видимому, это был шок. Он угрожал покончить и с собой. Кагановичу, который не узнавал прежнего Сталина, пришлось произнести похоронную речь[54].
На следующий же день Сталин подошел к проблеме голода с новой степенью злобы. Он переложил вину за проблемы в Украине на украинских партийцев и крестьян. Его настрой отражают две телеграммы Политбюро, отправленные 8 ноября 1932 года: крестьяне-единоличники и колхозники в Советской Украине, не выполнившие план по хлебозаготовкам, лишались права на торговое обеспечение. В Украине была создана специальная «тройка» для ускорения вынесения приговоров и казней партийных активистов и крестьян, которые якобы несли ответственность за саботаж. В том же месяце были арестованы 1623 колхозных представителя власти. В Украине возобновились депортации: до конца года было выслано еще 30 400 человек. Активисты говорили крестьянам: «Открывай, а то выбьем дверь. Заберем – и сгниешь в тюрьме»[55].
Когда Сталин интерпретировал бедственное положение коллективизации в последние недели 1932 года, он достиг новых высот идеологической дерзости. Голод в Украине, наличие которого он признавал ранее, когда тот еще не был таким ужасным, стал теперь «сказкой», клеветнической сплетней, распускаемой врагами. Сталин разработал новую интересную теорию, согласно которой сопротивление социализму усиливается по мере его успешного продвижения, потому что его враги сопротивляются все с большим отчаянием, понимая свое окончательное поражение. Таким образом можно было отрицать любую проблему в Советском Союзе как пример вражеских происков, а вражеские происки можно было рассматривать как доказательство прогресса[56].
Сталин утверждал, что сопротивление его политике в Советской Украине было особого сорта, возможно, невидимым для невосприимчивого наблюдателя. Оппозиция больше не была открытой, так как враги социализма были теперь «тихие» и даже «святые». «Нынешние кулаки, – говорил он, – люди “тихие”, “сладенькие”, почти святые». Люди, казавшиеся невинными, были виноватыми. Крестьянин, умирающий от голода, вопреки очевидному, был саботажником, работавшим на капиталистические державы в их кампании по дискредитации Советского Союза. Голод был сопротивлением, а сопротивление – знаком, что победа социализма не за горами. Это были не просто размышления Сталина в Москве – это была идеологическая линия, претворявшаяся в жизнь Молотовым и Кагановичем, когда они проезжали по регионам массовых смертей в конце 1932 года[57].
