— Настроение солдат венгерской армии, — резким голосом говорил он, — показывает, что венгры слишком слабая поддержка для гитлеровцев. И если мы ударим именно сейчас, когда немцы не оправились от провала своего наступления, то венгры бросят фронт и начнется массовый переход их солдат на нашу сторону. А это значит, что в немецкой обороне образуются бреши, которые им нечем будет закрыть.

Алтаев всем своим существом чувствовал неправоту основного мнения начальника штаба, но убедительных доказательств для опровержения этого мнения не было. Мысль о том, что Гитлер из-за поддержания своего личного престижа не откажется от наступления на Будапешт, была верной, но она основывалась не на точных фактах, а на анализе всех действий Гитлера за время его властвования. А эта мысль была основным доводом Алтаева.

— Константин Николаевич, — заговорил, наконец, Шелестов, — а как вы оцениваете факт переброски двух танковых армий с англо-американского фронта на восток?

— Этого нужно было давно ждать, — не задумываясь, ответил Дубравенко, — это последний резерв Гитлера, и он его использует для прикрытия берлинского направления.

— А почему одна из этих армий не может быть переброшена в Венгрию?

— С какой целью?

— Прорваться в Будапешт, отбросить наши войска за Дунай, сохранить за собой «альпийскую крепость» и в конечном итоге затянуть войну, чтоб выторговать выгодный мир.

Довод Шелестова несколько поколебал Дубравенко. Он задумался, хмуря брови, и заговорил глухим голосом:

— Это, конечно, верно. Но безрассудство защищать Альпы и открывать дорогу на Берлин.

— А разве все действия Гитлера во время войны были разумны и логичны? — вновь вмешался Алтаев.

— Гитлер — это еще не все, — ответил Дубравенко, — он пешка в руках главных заправил. Генеральный штаб, генералы руководят всеми действиями…

— Вы недооцениваете значение Гитлера, — прервал его Шелестов. — Нельзя забывать, что он диктатор. И генералы дрожат перед ним.

— Тем более, после неудачной попытки свалить его, — добавил Алтаев, — они хотели от него избавиться, но не удалось, и сломали на этом головы. И теперь никто из них пикнуть не посмеет.

Дубравенко молчал. Он понимал правоту последнего довода, но никак не мог согласиться с тем, что главное для гитлеровской Германии — защита Альп, а не удержание восточных границ и Берлина.

— Я считаю, — заговорил Алтаев, — вывод может быть только один: гитлеровцы будут рваться к Будапешту, и нам еще придется вести тяжелые оборонительные бои. Поэтому главное сейчас не подготовка контрнаступления, а создание прочной обороны. Не расхолаживать войска тем, что противник уводит с нашего фронта свои танковые дивизии, а готовить всех к новым оборонительным боям и к последующему решительному наступлению на Вену.

— Безусловно, — поддержал его Шелестов, — рассчитывать на легкую победу нельзя. Гитлер еще немало наделает пакостей. Что бы ни было, но в Альпах он видит свое спасение. И свою «альпийскую крепость» он будет защищать. А Дунай — это передний край «альпийской крепости».

Шелестов посмотрел на Дубравенко. Начальник штаба сдвинул кустистые брови. Лицо его было хмуро, глаза прятались под длинными ресницами.

— Теперь нужно решить еще одно, — сказал Алтаев: — где противник всего вероятнее нанесет новый удар.

И опять разгорелся яростный спор. Дубравенко доказывал, что выгоднее всего противнику бить по правому флангу или центру армии. Алтаев был твердо убежден, что новый удар будет именно на левом фланге.

К двум часам ночи было выработано основное решение: готовить войска армии к отражению нового наступления противника, а для этого усилить левый фланг и все резервы держать в центре.

Сейчас же Алтаев связался с командующим фронтом и доложил ему принятое решение. Маршал Толбухин, не перебивая ни одним замечанием, выслушал Алтаева и, когда он закончил докладывать, заговорил:

— Я согласен с вашим решением, только прошу учесть еще одно обстоятельство. Сейчас Второй Украинский фронт готовит решительный штурм окруженной группировки. Поэтому все ближайшие резервы Верховное Главнокомандование передает Второму Украинскому фронту, а мы должны обойтись своими силами и средствами, которых — вы хорошо знаете — у нас не слишком много. Так что рассчитывайте на то, что у вас есть. Завтра я у вас заберу кавалерийский корпус. Он пойдет ликвидировать мелкие группы противника в лесах под Будапештом. Так что казаков в свои расчеты не принимайте.

Алтаев облегченно вздохнул. Сразу стало как-то легче на душе. Теперь он был твердо уверен в правильности того, о чем он мучительно раздумывал. Неуверенность и колебания отошли в прошлое.

— Константин Николаевич, — обратился он к Дубравенко, — я прошу вас лично заняться увязкой вопросов взаимодействия между родами войск и особенно разведкой. Офицеров штаба послать во все дивизии, вызвать ко мне командиров корпусов — и все силы на укрепление обороны!

— Слушаюсь, — ответил Дубравенко и торопливо вышел из кабинета.

Алтаев долго молчал, глядя вслед ушедшему начальнику штаба. Он знал, что Дубравенко предстоит большая, очень большая работа. От принятого решения до претворения его в жизнь так же далеко, как далеко от зарождения в голове конструктора идеи создания новой машины до пуска этой машины в действие. Нужно разрешить и увязать между собой сотни различных вопросов, согласовать и направить к выполнению единой цели самые разнообразные виды оружия и боевой техники, организовать и руководить работой десятков тысяч людей. Более чем на сотню километров по фронту и почти на столько же в глубину раскинулись войска гвардейской армии. И сейчас каждое отдельное звено, каждое подразделение, часть, соединение нужно было объединить в единую, четкую, гибкую систему, которая должна работать, как безупречный механизм, без скрипов, без рывков, без единой задержки.

И большую часть этой работы должны были выполнить штаб и лично начальник штаба армии.

— Кажется, обиделся Дубравенко? — опросил Алтаев члена Военного совета.

— Не может быть, — ответил Шелестов, — он явно не прав и, видимо, понял свою неправоту.

— Я все-таки попрошу вас, Дмитрий Тимофеевич, поговорите с ним. Очень плохо, когда между командиром и начальником штаба возникают разногласия. Тогда все скрипит и ползет через пень-колоду.

Трое суток похода по вражеским тылам и, особенно, удачный налет на полевую немецкую комендатуру, где удалось захватить много документов и карту с нанесенным на нее положением трех немецких дивизий, окрылили Бахарева. Его группа наводила на немцев страх, и они, бросая все, в панике разбегались, не зная, что против них действовало менее десятка советских разведчиков. Потом Бахарев решил не ввязываться в мелкие стычки, а осуществить более серьезное мероприятие. По захваченным документам он узнал, что в небольшом имении, вдали от крупных населенных пунктов, разместился пункт управления начальника тыла немецкого танкового корпуса. На этот пункт и решил Бахарев напасть, взять в плен генерала или ответственного офицера, захватить побольше документов и, как всегда, скрыться в горных лесах.

Два дня, притаясь на опушке рощи в полукилометре от имения, разведчики изучали пункт. По дороге к имению то и дело сновали легковые автомобили, изредка проезжали грузовики. Особенно обнадеживало Бахарева то, что ни в самом имении, ни на подступах к нему не было видно подготовленной обороны и серьезной охраны. Только у двухэтажного дома, сменяясь через два часа, стоял часовой с автоматом.

В час ночи, когда обычно в имении все замирало, разведчики бесшумно двинулись вперед. Сам Бахарев шел впереди с Косенко и Мефодьевым, остальные пробирались в сотне метров за ними. Густая темнота предвещала полный успех дела. Однако все пошло не так, как намечал Бахарев. Они еще не дошли до крайнего дома, как в воздух одна за другой взлетело шесть осветительных ракет и сразу же ударили два автомата, затем к ним присоединился пулемет и еще несколько автоматов.