— Нарвались, — улыбаясь, кивнул он в сторону дымных костров. — Поминай, как звали, и косточек не соберешь.

Аксенова удивило спокойствие шофера. Неужели он теперь не боится авиации?

— Что же ты не остановился? — спросил он Буканова. — Могли бы прямо в нас угодить.

— Ай, товарищ гвардии майор, — небрежно отмахнулся Буканов, — всякой бомбе не накланяешься. Эдак, ежели перед каждым фрицем останавливаться — и не доедешь до Берлина.

Аксенов улыбнулся, радуясь перерождению шофера. Этот славный паренек подавил свою слабость.

Показались крыши домов села Замоль. Здесь располагались штабы генералов Биркова и Афанасьева. Из черного зева подвала выглянула какая-то закутанная в шаль фигура и тут же скрылась обратно. На перекрестке машину остановил патруль. Аксенов показал документы и спросил, где штаб генерала Афанасьева. Солдат ответил, что на высотке, в километре от села.

Аксенов с первого взгляда узнал эту знаменитую высоту двести двадцать пять. Во время наступления она восемь раз переходила из рук в руки. Обильно политая кровью и истерзанная гусеницами танков, она, видимо, снова станет местом ожесточенных боев.

Генерал сидел за маленьким дощатым столом в тесном блиндаже. На его плечах топорщилась забрызганная грязью, непросохшая шинель. Гладко причесанная голова почти упиралась в бревенчатый потолок. Позади генерала виднелась постель, прикрытая серым суконным одеялом. На стене висел автомат и пониже него — каска с двумя большими вмятинами не то от пуль, не то от осколков. Афанасьев повернул к Аксенову полное лицо.

— Опять контролировать приехал, — подавая руку, шутливо проговорил он. — Ну, давай, Николай Сергеевич, нам не привыкать. Сам недавно в твоей шкуре был.

Генерал Афанасьев под Сталинградом был начальником оперативного отдела штаба армии и хорошо знал службу штабных офицеров.

— Ну, садись, рассказывай, что нового? — придвинул он майору колченогий табурет.

— У вас теперь самое новое, товарищ генерал, — ответил Аксенов, — на правом фланге противник выдыхается, а перед вами готовит удар.

— Да, готовит, черт бы его взял, готовит, — что-то обдумывая, пробасил генерал, — я только с переднего края. Тишина у него просто удивительная. Даже стрелять перестал. Все вот эти полмесяца, пока сижу я здесь, житья не давал, безумствовал. Артиллерия и минометы днем и ночью салят и садят напропалую. Результатов, правда, почти никаких, но покоя ни на минуту. Мои в землю влезли, ничем не достанешь. А последние два дня как вымерло все.

Генерал опустил голову на руки и всей грудью вздохнул. Аксенов увидел, что за последний год генерал здорово постарел. Мясистые щеки и подбородок с неглубокой ямочкой разрубали косые морщины. В глазах сквозили усталость и тревожное ожидание. Он курил папиросу за папиросой.

От НП командира дивизии к переднему краю вел глубокий, хорошо оборудованный ход сообщения. От него, как от центральной улицы, ответвлялись в стороны траншеи и ходы сообщения.

Аксенов привстал на земляную приступку и выглянул из траншеи. В неярких лучах предзакатного солнца снежные просторы, казалось, дымились легкими испарениями. На равнине, там, где проходила наша оборона, торчали обугленные остатки строений. Только снег, испятнанный чернотой, — и нигде ни одной живой души, ни одного признака движения. Глядя на это застывшее безмолвие, нельзя было подумать, что здесь, вот на этой равнине, располагаются тысячи людей, сотни пушек, пулеметов, минометов, танков и что здесь кипит сейчас сложная, напряженная жизнь.

Пустынно было и в расположении противника. Виднелись только очертания его первой траншеи и проволочные заграждения перед ней.

Передний край противника и высоты за ним господствовали над нашими позициями. С них хорошо просматривалось все наше расположение. Глядя на высоты и позиции противника, Аксенов подумал, насколько трудным было положение частей генерала Афанасьева. Каждое их движение противник видел и в любое место, как на полигоне, мог стрелять с возвышенностей.

На правом фланге дивизии генерала Афанасьева начинались те самые горы Вертэшхедышэг, в северных отрогах которых, в сорока километрах от частей Афанасьева, дивизия полковника Чижова встретила первый удар противника.

Левее частей Афанасьева, на юге, виднелись трубы заводов города Секешфехервар.

Во все стороны от города тянулись шесть железных, восемь шоссейных и большое количество грунтовых дорог. И этот крупнейший узел дорог был сейчас в руках гвардейской армии. От него шли пути в расположение противника на города Комарно, Веспрем, Надьканижа и далее в Чехословакию, Австрию, южную Германию и Югославию. Отсюда же уходили основные магистрали на Будапешт, на болгаро-венгерскую границу, к берегам «мадьярского моря» — озера Балатон.

И вот теперь здесь, на местности, перед Аксеновым отчетливо вырисовывались замыслы противника. Ударить по равнине между горно-лесным массивом и городом Секешфехервар, смять части генерала Афанасьева, где-то в Бичке соединиться с главной ударной группировкой и всеми силами рвануться на Будапешт.

Чем это кончится? Сумеют части Афанасьева отразить новый удар противника? От этого сейчас зависела судьба стовосьмидесятитысячной окруженной группировки.

Эти мысли волновали и тревожили Аксенова, когда он роту за ротой обходил позиции частей генерала Афанасьева.

Везде было необычайно оживленно. По лицам солдат и сержантов чувствовалось тревожное ожидание боя. Дежурные расчеты настороженно выглядывали из бойниц. На ротных и батальонных наблюдательных пунктах офицеры — пехотинцы, артиллеристы, минометчики, танкисты — договаривались о совместных действиях.

В подразделениях то и дело встречались офицеры штабов корпуса, дивизии, полков.

В подбрустверной нише, похожей на грот, продолбленной в прибрежной скале, сидели на земляной скамье и стояли на коленях восемь человек. Они склонились вокруг маленького большеголового сержанта с коричневыми, слегка косившими глазами.

— Комсомольская группа истребителей танков, — доложил Аксенову заместитель командира батальона по политической части, — возглавляет сержант Нефедкин, туляк, называет себя земляком Льва Николаевича Толстого. Подбил гранатами четыре фашистских танка и один бронетранспортер.

Нефедкин встал, одернул выглядывавшую из-под телогрейки гимнастерку и отрапортовал:

— Истребители танков отрабатывают, как сподручнее палить «тигры» и «пантеры».

Аксенов присматривался к маленькому сержанту и невольно сравнивал его с Платоном Каратаевым из «Войны и мира». «Земляк» Толстого много имел внешнего сходства с Каратаевым. И Аксенов подумал: не писал ли Толстой своего Каратаева с кого-нибудь из предков сержанта Нефедкина?

— Мы, товарищ гвардии майор, — певучим голоском объяснял Нефедкин, — располагаемся вот в этих «усах», в каждом по два человека, подпускаем танки и бьем их гранатами и бутылками.

То, что он называл «усами», были узкие и глубокие окопы, ответвлявшиеся от первой траншеи в сторону позиций противника.

Они были настолько узки, что в них передвигаться можно было только боком, но на дне легко скрывался с головой самый высокий человек. В стенах были выдолблены приступки, по которым можно было подниматься наверх.

— Как только танк подходит на расстояние броска, в него летят гранаты и бутылки, — старательно разъяснял Нефедкин, — по одному танку можно бить сразу с двух и даже с трех сторон.

Он говорил уверенно и неторопливо. Глаза изредка косили на почтительно стоявших солдат его группы. В руках он держал армейскую газету «Красное знамя» и листовку. В них описывались способы борьбы с фашистскими танками и указывались уязвимые места «тигров» и «пантер».

— А в общем, товарищ гвардии майор, — закончил Нефедкин, — пусть только сунутся. В дымные костры превратим, в порошок сотрем.

Нефедкин воинственно размахивал гранатой без запала и озлобленно сверкал глазами, будто перед ним уже громыхал фашистский танк.

В изломе траншеи Аксенов лицом к лицу столкнулся с командиром корпуса генерал-лейтенантом Бирковым. В легкой зеленоватой бекеше генерал казался не по званию молодым и стройным. На чисто выбритом лице его играл здоровый румянец. Глаза пытливо присматривались к окружающему. Аксенов кратко доложил ему обо всем, что видел. Генерал молча кивал головой и что-то отмечал в записной книжке.