— Обратите внимание на свой левый фланг, — сказал он стоявшему позади него командиру полка, — я говорил вам об этом, и вот майор то же самое докладывает. Ночью установить еще парочку орудий, и мин, побольше мин ставьте. Это место самое опасное.

Генерал говорил, слегка кривя губы. Темные глаза его были беспокойны и тревожны. Он, видимо, волновался и переживал больше всех, но ничем не хотел выдавать своего волнения.

— Пленных нет, вот беда, — проговорил он, — каждую ночь разведчики лазят — и никакого толку.

В ближайшей батарее Аксенов застал только дежурных. Все остальные ушли на комсомольское собрание. Пожилые, в большинстве усатые солдаты радушно встретили майора. Они рассказали, куда подготовлен огонь и какими сигналами его можно вызвать, открывали замки, — и Аксенов видел поблескивающие, слегка смазанные стволы, — показывали ниши с аккуратно уложенными в рядки снарядами. Почти все снаряды были бронебойные. На щитах орудий висели небольшие плакаты, где были нарисованы немецкие танки и красными точками отмечены наиболее уязвимые места. И опять Аксенову вспомнился сорок первый год. Не так, совсем не так было тогда на огневых позициях батарей.

— Товарищ гвардии майор, может, на комсомольское собрание пройдете? — спросил высокий седоусый сержант с красным, опаленным лицом.

Аксенов хотел было отказаться. Впереди еще было немало работы, а солнце давно уже окунулось в синеву дальних лесов. Подступал по-осеннему темный вечер.

— Там же не только комсомольцы, и старички пошли, — сожалеюще вздыхая, объяснил сержант, — одни дежурные только остались. Собрание-то открытое, всем интересно.

Аксенов решил хоть на несколько минут зайти на собрание.

По извилистому ходу сообщения спустились в лощину. Тут было уже сумрачно. В апарелях[7] чернели замаскированные тягачи. Из разбросанных по склонам землянок по-домашнему уютно струились дымки. Откуда-то припахивало печеной картошкой.

Собрание проходило в самой просторной землянке. Но и она не могла вместить всех. У настежь распахнутой двери сидели, склонив головы к входу, человек двадцать артиллеристов. Они потеснились, пропуская майора.

Аксенов присел на снег у двери. Изнутри штук пять самодельных ламп разбрасывали красноватый свет. Собрание, видимо, протекало бурно. Речи выступавших то и дело прерывались аплодисментами.

— Слово предоставляется младшему технику-лейтенанту Ермолаеву, — объявил председатель.

У двери поднялся юношески стройный офицер. Он застенчиво склонил голову и приглушенно заговорил:

— Вопрос мы обсуждаем очень важный. И каждый из нас волнуется сейчас и переживает, как перед самым трудным экзаменом. Может, вот сейчас придется по тревоге броситься к пушкам и лицом к лицу столкнуться с фашистами. Они готовят удар против нас, стягивают танки, бронетранспортеры, артиллерию и минометы. Стягивают и хотят смять нас, уничтожить, кровью нашей залить венгерские поля…

Он шумно передохнул, полуобернулся, и Аксенов увидел его лицо. Полные губы резкими изломами опускались вниз, оттеняя худенький подбородок. Ясные глаза прикрывались слегка припухлыми веками. Рыжеватые волосы легкими кудряшками скатывались к небольшим ушам. На щеках, на подбородке и верхней губе золотился пушок. Видимо, он еще очень редко пользовался бритвой.

Много раз приходилось Аксенову слышать подобные выступления, но сейчас речь этого парня показалась ему как-то особенно взволнованной. И в тоне его ломкого голоса, и в скупых, неловких движениях рук, и во всем застенчивом лице чувствовались глубокое внутреннее волнение и большая ответственность за то, что он говорит. Настроение Ермолаева передалось и собранию. Солдаты, сержанты, офицеры напряженно вслушивались в его слова. В землянке наступила строгая тишина. Властвовал над всем только негромкий голос Ермолаева. К концу выступления лицо его разгорелось, руки все выше и выше взмахивали над головой.

— Погибать бестолку нельзя. Если придется, то умереть надо, как Александр Матросов.

Последние слова он проговорил отчетливо и медленно, встав во весь рост, как в строю перед боевым знаменем. В его голосе не было прежней робости.

Вслед за Ермолаевым, не спрашивая разрешения председателя, поднялся стройный и такой же молодой белокурый сержант.

— Я присоединяюсь к Сергею Ермолаеву и клянусь честью комсомольца драться с фашистами, как Александр Матросов, — прозвучал его звонкий голос.

В разных концах один за другим вставали артиллеристы и повторяли слова, только что сказанные их товарищем. Вместе с юношами-комсомольцами давали клятву и пожилые солдаты, и усатый парторг, и старшина батареи.

Поздно вечером Аксенов по ходу сообщения вышел в знакомую лощину. Его потянуло опять зайти в ту землянку, где было комсомольское собрание, и немного побыть у артиллеристов.

Подойдя к двери, он услышал веселый перелив аккордеона. Кто-то негромко пел «Любушку»:

Он тихо приоткрыл дверь и вошел в землянку. Теперь ее освещала только одна лампа — гильза. Серые тени ползали по бревенчатым стенам и потолку. Вокруг стола склонились бледно освещенные фигуры людей.

Пел, оказывается, сам себе аккомпанируя, Сергей Ермолаев. На его коленях поблескивал аккордеон. Сергей откинулся к стене землянки и, прищурив глаза, негромко выговаривал слова песни. Он, видимо, весь отдался пению и ничего не видел вокруг. Пальцы механически двигались по клавишам.

У стола привстал командир батареи лейтенант Марков и шагнул навстречу Аксенову. Майор движением руки остановил его и присел на угол нар.

Ермолаев немного посидел молча и разом рванул мехи аккордеона. Буйная плясовая наполнила землянку. Кто-то в углу вскочил и вырвался в узенький круг около стола. Развернуться было негде, и плясун, взмахивая руками, топтался на одном месте. Самодельный стол закачался. Лампа чуть не опрокинулась, но кто-то во-время подхватил ее. Аксенов не видел лица плясуна. Оно скрывалось в полумраке под потолком. Перед глазами мелькала только широкая грудь с четырьмя медалями.

— Почта, почта приехала! — внезапно оборвав игру, выкрикнул Ермолаев.

Все обернулись к двери. В землянку вошел низенький, лет пятидесяти солдат и, ни на кого не глядя, подошел к столу.

— Не разом, не разом, — остановил он нетерпеливых артиллеристов. — Всем по порядочку, по старшинству. Вам два, товарищ командир батареи, — протянул он конверты лейтенанту Маркову.

Ермолаев тревожно посматривал на почтальона. Он стоял рядом с ним и не сводил взгляда с разноцветных конвертов. Уже были розданы письма сержантам, получали теперь солдаты, а ему все ничего не было. Он хмурил брови и сердито кусал губы.

— Вот и все, — заявил письмоносец и снизу вверх взглянул на Ермолаева. — А теперь самое главное.

Он расстегнул телогрейку, нащупал что-то в кармане и вытащил объемистый бумажник. Движения его были важны и неторопливы.

— Вот, товарищ лейтенант, и вам, — протянул он тоненькую пачку Ермолаеву, — два заказных, одно простое. И главное — все одним почерком. А почерк этот я давненько признал.

Ермолаев разорвал конверт и потянулся к лампе. Письмоносец молча стоял, не смея потребовать расписку на заказные письма.

Аксенов тихонько вышел из землянки. Небо снова расчистилось, и яркие звезды мерцали над землей. Вокруг была тишина. Заметно подмораживало, и слегка заледенелый снег потрескивал под ногами.