— Боеприпасов нет, товарищ командующий, — вполголоса проговорил Тяжев; морщинистая щека его вздрагивала. — У самоходок осталось по восемь снарядов. Танки расходуют последнюю половину боекомплекта.

Алтаев отвернулся от Тяжева и опустился на стул. От близких взрывов дрожали стекла. Видимо, била тяжелая артиллерия противника.

— Разрешите у резервного мехкорпуса взять? — тихо спросил Тяжев.

Минуты четыре раздумывал Алтаев. Взять снаряды у мехкорпуса — значит остаться без резерва. Танки без снарядов — это беспомощные стальные коробки.

— А сколько у него боеприпасов? — шарил он руками, отыскивая записную книжку.

— Полтора боекомплекта.

— Полтора?.. Ноль семь возьмите, а ноль восемь оставьте. Хватит пока?

— Да. Часов на пять боя хватит.

— Только не трогайте бригаду Маршева и тяжелый танковый полк. Я их держу наготове. И прикажите Маршеву переместиться сюда, ко мне, в Фелчут.

Тяжев с полуслова понял замысел командарма. Эга бригада была тем кулаком, которым командующий собирался ударить в случае прорыва противника к Бичке.

«Неужели он не надеется остановить противника в горах?» — подумал генерал, близоруко всматриваясь в карту Алтаева. Жирные красные и синие линии пересекали зеленые пятна горных лесов в пятнадцати километрах северо-западнее Бичке. Там идет бой, а командарм готовит к обороне этот небольшой венгерский городок в тридцати километрах западнее Будапешта.

— Все будет решено на подступах к Бичке, — словно угадав мысли Тяжева, заговорил Алтаев. — В горах противника мы не остановим. Он успел вырваться на дороги, и теперь его не удержать.

— Перевал Агостиан пока держится.

— Да, пока, пока держится, — вздохнул всей грудью Алтаев, — но значенье свое он уже потерял. Немцы обошли горы с севера и по долине устремились на основную магистраль. А ее прикрывает всего-навсего маленький отряд. Неравны, слишком неравны силы. А наши главные силы еще далеко на подходе, только ночью и к утру вступят в бой. Ну, Гаврила Михайлович, поторопитесь с боеприпасами, поторопитесь.

Тяжев, не прощаясь, поспешно вышел.

«Как же там у Шелестова? Неужели переправа не действует?» — встревоженно раздумывал Алтаев. — «Боеприпасы… Сейчас все зависит от боеприпасов. Если не удастся перебросить…»

Перед его глазами вырисовывалась страшная картина. Стоят танки, пушки, самоходки. И все молчит. Противник поливает их раскаленной сталью, а они молчат. Гибнут люди, горят танки, в груды металла превращаются пушки. Все катится назад, все бежит под лавой огня противника.

Алтаев взглянул на голубые извивы Дуная. Мирной, тихой рекой плескался он, с двух сторон окаймляя армию — с правого фланга и с тыла. В ушах звенели мелодичные вальсы Штрауса и старинный русский вальс «Дунайские волны». Когда-то Дунай казался ему поэтической сказкой, овеянной романтикой и шопотом влюбленных. А сейчас встал он на пути бурливой преградой, отрезав горы боеприпасов, без которых задыхается в бессилии гвардейская армия.

Прихрамывая, в кабинет вошел генерал Воронков и доложил, что установлена связь с Чижовым.

— Да? — оживился Алтаев. — Где он? Что с дивизией?

— Он собрал разрозненные подразделения и бьет по тылам противника. Вся артиллерия раздавлена. У Чижова осталось только стрелковое вооружение и люди. Захватил более ста пленных. Принадлежат танковым дивизиям «Мертвая голова», «Викинг», двести семьдесят первой пехотной, третьей, шестой и двадцать третьей танковым дивизиям.

— Значит, мы группировку противника правильно определили?

— Так точно. Все пленные показывают, что их задача — любыми средствами прорваться в Будапешт, освободить окруженные войска и при успехе разгромить весь южный фланг нашего фронта. Сейчас Чижов и его штаб уточняют численность ударной группировки противника. Через полчаса доложит.

— Почему он потерял связь?

— Все радиостанции разбиты. Он захватил у противника две рации и вот теперь связался с нами. Радисты наши не верили, позывных у него нет, думали, провокация противника. Я по голосу узнал Чижова.

— Хорошо, а как дивизия Василенко?

— Головной батальон прошел Тарян и в двух километрах севернее вступил в бой с противником. С батальоном действуют два артиллерийских дивизиона и саперная рота. Главные силы дивизии подходят к Таряну и занимают оборону.

Алтаев сделал отметку на карте.

— Разрыв образуется между флангами дивизии, — склонился над картой Воронков, — горы, правда, здесь, но прикрыть бы надо.

— Обязательно. Ни одного промежутка, ни одной дырки. А чем вы считаете прикрыть можно?

— Кавдивизия передана нам из резерва фронта. Можно часть сил этой дивизии использовать.

— Да, да. Верно.

— Только у нее вблизи сейчас один полк, остальные далеко на подходе.

— Прикажите этот полк немедленно перебросить на фланг Василенко.

— Слушаюсь.

На пути ударной группировки противника вырастала хоть и поспешная, жиденькая, но все же оборона. Появилась реальная возможность остановить врага. А если генерал Цыбенко успеет создать артиллерийские противотанковые узлы на дорогах, то можно твердо рассчитывать на успех.

— Как с боевым донесением? — спросил Алтаев.

— Через полчаса доложу.

— Хорошо, и быстрее приказ кавполку.

— Слушаюсь, — ответил Воронков и вышел из кабинета.

— Соедините с Дубравенко, — заговорил Алтаев по телефону. — Добрый вечер, Константин Николаевич, как дела?.. Это неважно. Пусть нет успеха территориального, зато эти действия скуют противника. Хорошо. Заканчивайте работу и переезжайте ко мне. Трудно без вас, очень трудно… Связь работает хорошо, и теперь можно управлять с одного пункта. Забирайте всех офицеров и переезжайте.

Алтаев отметил на карте новые данные. По всему фронту армии, от озера Балатон и до синих стрел, где наступала ударная группировка гитлеровских войск, на небольших промежутках друг от друга устремились на запад маленькие стрелки. Это от полков и дивизий первого эшелона наступали отдельные роты и батальоны. Они день и ночь рвались к позициям противника, кое-где вклинивались в них, захватывали участки траншей и окопы, часто не имели никакого успеха, отходили назад и вновь атаковывали, вынуждая противника все время быть настороже, и тем самым сковывали его силы и средства, не давая перебрасывать их на направление главного удара.

В кабинет бодро вошел запорошенный снегом член Военного совета.

— Ну как? — взволнованно спросил Алтаев.

— Мост восстановить пока не удалось. Шуга рвет, все сметает с пути. Организовал переброску боеприпасов самолетами нашей эскадрильи. Сейчас прибыли самолеты фронта. Всего работают тридцать четыре машины. Часов через пять будет освобождена от воды одна баржа в Чепеле. Четыре баржи по приказу маршала тянут снизу, из Болгарии. Завтра к утру будут переданы нам. Восстановление и обслуживание переправы взял на себя Военный совет фронта. Это дело поручено лично командующему инженерными войсками фронта. Он уже на переправе.

— Так… так… Работают тридцать четыре самолета… Боеприпасы будем сосредоточивать в Бичке и отсюда распределять. Каждый снаряд на учете. Поручим это Викентьеву.

Генералы сели за стол и углубились в расчеты. Они подсчитывали, кому сколько и каких нужно выделить снарядов, и даже не вспомнили, что такой работой обычно занимаются штабные офицеры.

Воронков, войдя в комнату, подал Алтаеву проект боевого донесения командующему фронтом…

Сколько труда вложено в то, чтобы десятки, сотни событий вместить вот на этих двух страничках! Как ручьи и реки в море, текли непрерывно со всех сторон доклады и донесения. Взводные, ротные и батарейные командиры докладывали в батальоны и полки. В полутемных землянках, в траншеях под вой снарядов и пересвист пуль эти доклады из ручейков сливались в реки и шли все выше и выше — в бригады, дивизии и корпуса. И вот, наконец, мощные потоки самых разнообразных, часто противоречивых, сомнительных и отрывочных сведений и фактов скопились в штабе армии. Отсеялось все лишнее и второстепенное, в сравнениях раскрылись противоречия и неясности, и на двух страничках вырисовывалась картина ратных трудов тысяч людей. Пойдут эти две странички в штаб фронта, в Москву, в Ставку Верховного Главнокомандующего. И будут по событиям, изложенным на этих страничках, приниматься новые решения, определяющие дела и события всей армии. Думал ли какой-нибудь старший адъютант батальона, спешно набрасывая огрызком карандаша коротенькое донесение, что и его работа окажет какое-то влияние на решения командира дивизии, корпуса, командарма, командующего фронтом, и даже Верховного Главнокомандующего? Думал, наверное. А всего вероятней, не думал. Некогда было думать. Роты снова отбивают атаку, и то, что писал он, для него уже было прошлым…