— Ну, хватит, — сказала резко Татьяна и хлопнула рукой по столу. — Вы оба как девчонки. Как Юленька с Зойкой.

— Не могу я ему слово вернуть, — сказала Басова, — я сама слово дала.

— Сама и разболтала, — сказала Татьяна.

— Кому я разболтала? Кому?! — чуть не плача закричала Машка.

— Нам, — сказал я.

— Так то вам… — сказала Машка.

Я хотел… чертыхнуться, но Татьяна, посмотрев на меня, строго сказала:

— Выйди, Половинкин, и подожди нас на улице.

Я ждал их на улице. И вдруг вспомнил, как дядя Саша сказал мне однажды, что я «плыву по воле волн». То есть как идет, так и идет. Как меня волна повернет, так я и плыву. Парень-то я хороший, сказал он, но вот над жизнью совсем не думаю, а живу, как придется: прожит день, и ладно. А так нельзя. Вот что я вспомнил, и стало мне довольно тошно: что я — щепка, что ли, какая, в самом деле? Я задумался и не заметил, как вышли девчонки.

— Двинули! — решительно сказала Татьяна.

— Куда? — спросил я.

— К Балашову. К Веньке, — сказала она.

— Поговорим с ним начистоту и поймем, что к чему. Ты согласна, Маша? — спросила Татьяна.

Маша кивнула.

— Пошли! — сказал я. И такая решительность на меня напала, что я понесся вперед, как очумелый. Девчонки еле поспевали за мной.

На Моховой, не доходя до Венькиного дома, мы остановились.

— Кто пойдет? — спросила Татьяна.

— Я! — сказал я.

— Нет, — сказала Татьяна, — тебе нельзя. Вы с Венькой дрались.

— Ну и что? — сказал я, но сразу замолчал. Это чепуха, что дрались, а вот после того подвала мне к Веньке и верно ходить не стоит.

— Я пойду, — сказала Маша. — Я была у него, меня там знают.

— Хорошо, — сказала Татьяна. — Ты его вызови. Мы будем ждать вас на Фонтанке возле библиотеки.

Маша ушла. А мы пошли на Фонтанку.

— Чего такой кислый? — спросила Татьяна.

— Так, — сказал я. Не хотелось мне ничего говорить, а пока мы ждали Машу, болтали обо всякой чепухе. Я рассказал, как искал ее и налетел на Апология. Она смеялась.

— А откуда он знает, где я живу? — спросила она.

— Он говорит, что все про всех знает.

— Знаешь, — задумчиво сказала Татьяна, — странный он какой-то. Будто он совсем один живет. Сам по себе…

Но договорить об Апологии мы не успели. По Фонтанке бежала Машка.

— Венька пропал! — с ходу выпалила она.

— Как пропал?!

— От матери его ничего не поняла. Она, по-моему… — тут Машка перешла на шепот, — она, по-моему, пьяная… Соседка говорит: нет его второй день…

— Так, — сказала Татьяна. — Идемте!

— Ку-у-уда? — безнадежно протянула Маша. — Куда мы…

Она вдруг замолчала и стала смотреть на воду. И мы стали смотреть на воду. А вода текла себе и текла под мостом, и под нами у самой гранитной стенки крутился в маленьком круговороте спичечный коробок. Крутился и крутился и никак не мог отплыть от этой стенки.

Тихо было и спокойно. Только машины изредка фырчали за нашими спинами. Люди шли — одни с портфелями или авоськами, другие с фотоаппаратами. Какой-то парень подошел ко мне и тихо спросил:

— Курнуть есть?

Я мотнул головой. Он вздохнул и отошел, а я почему-то пожалел, что у меня нет сигарет.

Мы стояли, опершись на решетку набережной, и молчали. Я все смотрел на этот проклятый спичечный коробок, который никак не мог уплыть.

Вот Татьяна сказала про Апология, что он странный. Вроде бы никого вокруг него нет. Сам по себе. А дядя Саша сказал, что я… А батя сказал…

— Ладно, — сказали. — Пошли.

— Куда? — спросила Маша.

— К бате, — железно сказал я.

— А может… — неуверенно начала Маша.

— Хватит, бублики! — закричала Татьяна. — Пошли!

— Почему бублики? — удивилась Маша.

— Мой дед говорит, что есть бублики, а есть и дырки от бубликов! — уже на бегу прокричала Татьяна.

Хороший у нее дед. Наверно, все деды хорошие. «Ладно, — подумал я, — вернусь я сюда еще, посмотрю, уплыл тот коробок или нет!»

Бати дома не было. Мама сказала, что к нему зашел Александр Степанович — дядя Саша. Они долго говорили, потом папа наскоро пообедал и ушел. Сказал, что придет поздно. Мама была ужасно расстроена. «Что за работа такая, — говорила она, — ни днем, ни ночью, ни в воскресенье покоя нет». А тетка Поля перекладывала свои покупки и поддакивала ей: «А что я говорю, да и давно говорила, да и все время твержу…»

Я разозлился.

— Работа как работа! — сказал я. — Как бы вы без милиции обошлись. — И вышел к девчонкам — они в коридоре стояли, не захотели в комнату заходить. Пожалуй, и лучше, что не зашли.

— Вот такие дела, — сказал я им. — Может, пойти батю поискать?

Татьяна молча посмотрела на Басову.

— Где ты его искать будешь? — спросила она.

— В милиции, — сказал я.

— Не надо, — пробормотала Маша.

Татьяна пожала плечами.

— Ну, ладно, — сказал я. — Вечером я с ним сам поговорю или утром.

— Надо бы Веньку все-таки поискать, — сказала Татьяна.

— Я поищу, — сказал я.

— Где? — спросила Маша.

— Есть у меня одна идея. Поспрашиваю кое-кого.

— Только ты… осторожней, — сказала Маша и отвернулась. Интересно, за кого она боится — за Веньку или… за меня?

Они ушли. Я пошел в комнату. Мама и тетка Поля о чем-то спорили, но как только я вошел, сразу замолчали. Мишка гулял с Повидлой, а Ольга спала без задних ног: умоталась по магазинам, наверное. Я спросил у мамы, что на обед, хотя есть мне совсем не хотелось. Через силу затолкал в себя две котлеты.

О чем, интересно, дядя Саша с батей говорил? Компот мне уже совсем в горло не полез, и я направился к дяде Саше. И, конечно, ни его, ни Гали дома не было. Неужели он бате о нашем разговоре рассказал?

Я сказал маме, что ухожу, что у меня дела. Она только вздохнула. Я вышел на Моховую. Надо искать Веньку. Где? И я решил найти или Фуфлу, или Хлястика. Фуфлы дома не было.

— Носит его целыми днями допоздна где-то, — жалобно сказала мне накрашенная женщина, которую я видел тогда. — Хоть бы занялся чем. Говорит, в футбол играет. А ночью, что, тоже играют?

— Бывает, — сказал я, — при фонарях.

Я вышел, и ноги нехотя понесли меня к подвалу. Сердце екало, но я все же подошел к двери в подворотне и тихонько, а потом погромче позвал Фуфлу. Никто не ответил. Осмелев, я спустился на несколько ступенек вниз и опять позвал. Тихо. Только капли откуда-то падали на бетонный пол. Я вздохнул с облегчением и пошел обратно. Вдруг сзади раздался грохот. Ух, как я вылетел на улицу! И только там, отдышавшись на ветерке, я сообразил, что это оторвался кусок штукатурки. Да, Половинкин, слабоват ты еще, чтобы из тебя гвозди делать!

Нигде я не нашел ни Фуфлы, ни Хлястика. Как назло, когда не надо — все время на них натыкаешься, когда надо — не найдешь.

Я еще походил по улицам и пошел домой. И не помню уж из-за чего, вдруг сцепился с теткой Полей. Сперва шуточками, шуточками, а потом я начал злиться всерьез.

— Вы добрая, — наступал я на нее. — Всем помогаете. Даже жуликам помогаете. В тюрьму и то яблочки посылаете. Фигу им под нос, а не яблоки! Милиция вам не нравится! Да?!

— Очумел? — оторопело спросила тетя Поля. — Чего он порет, Люда?

Я бы еще продолжал злиться, но мама села на стул и приложила руки к груди. Я замолчал, накапал ей валерьянки и ушел на кухню. Выпил холодного чаю. Потом завалился спать. До завтра. Странно, но заснул я сразу и не слышал даже, когда пришел отец.

Такое длинное было воскресенье.

А утро началось с подарочка. Хор-рошего подарочка!

Я проснулся и посмотрел на часы. Еще минут пять можно полежать. Но тут же вскочил. Ты когда-нибудь начнешь серьезную жизнь, Половинкин?!

Раз! — и я одет. Два! — и одеяло с Мишки полетело на пол. Три! — и Ольга, чуть похныкивая, стелет постель. Четыре! — и Мишка несется с Повидлой по лестнице. Пять! — и Ольга, уже умытая, ставит чайник на стол. Шесть! Шесть… и в кухню входит батя.

Лоб у него перевязан широким бинтом и лицо хмурое-хмурое.