— Здравствуй, — сказал я, все еще держась за ручку.

— Так и будем стоять? — спросила она все так же сердито.

— Заходи, заходи, — засуетился я и распахнул дверь.

— Нет, лучше ты выйди, — сказала она.

— Нет, лучше ты зайди, — сказал я.

— Нет, ты выходи…

— Нет, ты заходи…

— Выходи…

— Заходи…

И пока мы так приговаривали в рифму, из кухни выплыла тетка Поля.

— Ну, Сеня, — закричала она, увидев меня, — ты уже собрался?

Она подошла поближе и заметила Машу.

— А-а, — сказала она и засмеялась, — у тебя гости. Что же вы в дверях стоите? Проходите.

— Спасибо. Я на минутку. Выйди, Половинкин! — сказала Маша и даже ногой притопнула.

Тетка Поля сделала круглые глаза. Ну, что тут будешь делать! Я сказал тетке «извините» и «я сейчас» и вышел на площадку. Тетка развела руками, улыбнулась хитренько и поплыла в комнату.

— Ты мне нужен, — очень строго сказала Маша.

«Это что-то новое», — подумал я и напустил на себя совершенно равнодушный вид.

— Не воображай, пожалуйста, бог знает что, — презрительно сказала она. — Просто у меня нет другого выхода, а то бы…

Ну, конечно, не может какой-нибудь гадости не сказать. Ладно.

— Надолго? Надолго нужен? — спросил я скучным голосом. — У меня, понимаешь, дела…

— У тебя всегда дела, — она фыркнула, — делишки какие-то…

Я решил железно сдерживаться, что бы она ни говорила, но про себя скрипнул зубами. «Делишки!»

— Вопрос о судьбе человека решается, — продолжала Маша, — а у него дела. Подождут твои делишки!

— Какого человека? — испугался я.

— Я не привыкла на лестницах торчать, — заявила Басова.

— Я же тебя звал, — разозлился я.

— У тебя дома много людей. А этот разговор — один на один.

— Ну, пойдем куда-нибудь. Я только предупрежу.

— Предупреди. И побыстрее, — сказала она командирским тоном.

Я влетел в комнату и сказал тетке Поле, что не могу с ней идти — очень важное дело.

— Понимаю, — сказала тетка Поля, — очень важное дело, о-оч-чень! — Она захохотала. — К тому же сердитое… дело это и хоро-о-шенькое!

Все уставились на меня.

— Какое дело, Сеня? — спросила мама.

— Общественное, — пробурчал я, ни на кого не глядя.

— Ну, раз общественное… — сказал отец, поднимая голову от своих тетрадок.

— Иди, иди, — сказала тетка Поля и подмигнула мне. — Общественные дела завсегда важнее личных. — Она опять залилась своим звонким смехом и слегка подтолкнула меня к двери.

Я помчался. Нет, все-таки она ничего — эта тетка Поля: кое-что понимает.

Маши на площадке уже не было. Я понесся вниз сломя голову, и сердце у меня колотилось, как овечий хвост. Неужели ушла? Я пулей вылетел на улицу и по инерции промчался несколько шагов вперед. Чуть не сшиб с ног какого-то дядьку, но резко затормозил и развернулся на одной ноге так, что из-под каблука дым пошел.

Маша стояла около парадной. Она посмотрела на меня и засмеялась — вид, наверно, у меня был чудной. Потом сразу оборвала смех и сказала спокойно:

— Пойдем.

— К-к-куда? — спросил я, отдуваясь.

— В кафе «Гном», — сказала она ехидно.

— Слушай… — начал я сердито.

— Ладно, ладно, — сказал она, — пойдем лучше… — Она наклонила голову и искоса посмотрела на меня, чуть-чуть прищурившись. — Пойдем лучше в… садик на Некрасова.

Вот вредная девчонка! Ничего не забывает — это я ей, когда только познакомился, встречу в том садике назначил, но она, конечно, не пришла. А теперь вот вспомнила. Я не подал виду, что меня это зацепило, и спокойно согласился. И мы пошли в этот садик.

По дороге я спросил ее, что за дело и чья судьба решается.

— Венькина, — сказала она, — Балашова.

Пожалуй, я всего чего угодно от нее ожидал, только не того, что она со мной о Жуке говорить будет. Я думал, что, может, она… Ну, да ладно, мало ли чего я думал.

— А что с ним? — спросил я.

— У него очень плохие дела, — сказала она серьезно. — И ему надо помочь. Появился, — она вдруг осмотрелась по сторонам и понизила голос: — Появился… его брат.

— Ну и что? — удивился я.

— Он из тюрьмы появился, — сказала она шепотом.

— Ну и что… — начал я и осекся. — Из тюрьмы-ы-ы?

— Да, — сказала она. — Он жулик и бандит. Он отсидел сколько положено и вернулся. Венька говорит, что ему не разрешили в Ленинград возвращаться, а он вернулся. И Венька боится, что он опять начнет свои нехорошие дела и будет его тоже затягивать. Он уже понемножку начинает его затягивать.

— Постой, постой, — сказал я, соображая. — А ты его видела, этого брата?

— Видела. Жуткий.

— Черный?

— Черный.

— Перекошенный?

— Вроде бы.

— Он, — сказал я и даже задохнулся.

Вот в чем дело, оказывается.

— А ты что, его знаешь? — спросила Маша.

Я ей рассказал, как встретился с этим типом. Она задумалась, а потом спросила:

— Что же делать?

Мы уже незаметно дошли до садика и сели на скамейку.

— Надо… в милицию заявить, — сказал я не очень уверенно.

— Я тоже так думала, но Венька боится. Он боится, что тот… брат… убьет его.

Я присвистнул.

— Ну, уж так и убьет?!

— Ты не шути, — сказала она серьезно, — он мне рассказывал. Этот… брат — он такой. Даже страшно.

Я вспомнил этого типа, его глаза, как черные дырки, и зубы с клыками. Да, такой шутить не будет.

— И все-таки… — начал опять я.

— Ничего не все-таки, — рассердилась Маша. — Не можешь ничего придумать, так и нечего навязываться!

Я еще и навязывался!

— Ты же сама ко мне пришла, — сказал я с обидой.

— «Сама, сама»! Знала бы…

Я разозлился. В самом деле, почему это она после всего, что мне наговорила и так со мной обошлась, все-таки ко мне пришла? Шла бы к своему Герке. Тот бы рассудил!

— Ну, и шла бы к Герке своему, — сказал я.

— Ни в коем случае! — сказала она быстро, вроде испугалась.

— А что? Он ведь шибко правильный, все бы рассудил, — я уже завелся, — а мы что? Мы люди маленькие.

— Дурак ты, Половинкин, — сказала она и вдруг засмеялась. — Дурак… ревнивый.

Я чуть не задохнулся и почувствовал, что уши у меня начинают гореть.

— Т-ты… т-того, — пробормотал я, — г-говори, да не заговаривайся. Ревнивый…

Она вскочила со скамейки. Встала передо мной. Смеялась, а солнце просвечивало сквозь ее волосы, и я зажмурился почему-то. И почему-то обрадовался — ну и пусть, ну и ладно, вот и хорошо.

Она оборвала смех и сказала опять сердито:

— Ну, чего расплылся? Рот до ушей.

Верно, я и не заметил, что у меня с какой-то радости рот до ушей разъехался. Я сразу стал серьезным.

— Ладно, — сказал я, — хватит шутки шутить. Надо дело делать.

И мне сразу захотелось делать дело — куда-то бежать, что-то доказывать, кому-то помогать, кого-то спасать и как-нибудь уничтожить того страшного типа — Венькиного братца.

— А что делать? — спросила она грустно.

— Слушай, — сказал я, — может, нам с моим батей посоветоваться? Он в таких делах должен разбираться.

— А он кто у тебя? — спросила она.

— Он… — я вдруг замялся, — он-то, ну, это самое… И тут я разозлился на себя до чертиков — что я, в самом деле! — Он милиционер, участковый, — сказал я решительно. — Вот!

Она удивленно посмотрела на меня, вдруг фыркнула, но сразу прикрыла рот рукой.

— Чего смеешься? — сказал я зло и презрительно. — Не у всех же родители — профессора.

Сказал я это сердито, а самому ужасно обидно стало. И эта не лучше, подумал я, махнул рукой и добавил, что все, мол, они одинаковы — девочки эти — им только профессоров да полковников подавай.

Тут она разозлилась.

— Ты что? Совсем полоумный? Да? — спросила она. — Ты за кого меня считаешь?

Я молчал. Она со злостью дернула меня за рукав.