…Тогда сама…
Этот вечер и ночь лежит с открытыми глазами. Старается лечь то так, то сяк. В ослабевших членах нет способности выносить больше ворочающуюся внутри чугунную тяжесть. Кажется сама себе ненужною, бесполезною оболочкою, которую кто-то бросил сюда, в эту тьму, для гадкого, бессмысленного процесса воспроизведения себе подобных. Зачем? О, зачем? В этом есть насмешка и предательство.
— Я не хочу и проклинаю. Да, я не верю ни во что. Если так, то ни во что…
Холодная липкая испарина покрывает тело, путаются волосы, и хотелось бы нещадно вырвать их гребнем.
Вдруг вспоминает мелькнувшее сегодня на улице лицо… Внимательные, бесстыдные глаза…
— Это она!
Даже привстает в темноте на ложе, которое кажется нестерпимо душным. Зажигает свет и так сидит.
Это она. У нее темный платок и черный котиковый воротник. И это ее же фигура стояла прошлый раз у ворот.
Она зачем-то рыщет вокруг дома, но только побоялась подойти, потому что она была с Линой Матвеевной. Неизвестно почему, но это — она.
Мучительно дожидается полного рассвета.
— Феклуша, сегодня никого не принимать. Слышите?
Она боится, как бы та не вздумала заявиться на дом. Тогда все будет испорчено.
III
В это утро она сама отправляется на прогулку с детьми, одна, без Лины Матвеевны.
В голове, несмотря на бессонную ночь, по-прежнему ясно… И даже смешно, как люди могут спать. Идет, вглядываясь во все женские фигуры, одетые попроще. Потом вдруг успокаивается. Ради Бога! Чего же она волнуется? И так ясно, что все устроится само собой…
— Барыня.
Оборачивается с приветливой улыбкой.
— Ну, здравствуйте.
Кожа лица у нее желтая. Но вид еще достаточно приличный.
Стоит неподвижно, точно не смея подойти ближе. Теперь она, наверное, понимает, как много потеряла, изменив своей барыне?
— Я на вас не сержусь больше, Агния.
Дети узнают ее. Она плачет и вместе смеется. Потом нагибается поцеловать у нее руку. Целует долго и страстно. О, у нее гордый характер, и ей это сделать не так-то легко.
— Отчего мы поссорились с вами, Агния? Я сейчас не припомню. Но вы, может быть, опять охотно поступили бы ко мне на службу? Вы мне очень нужны.
Нагнувшись, она ласкала и целовала детей.
— Я вас прошу придти сюда же в два часа дня. Мы уговоримся.
Начинают дрожать руки, но она недовольно сдвигает брови. Переводит дыхание, чтобы заглушить учащенные удары сердца. Или, может быть, она в самом деле хочет помириться с современным положением вещей? О, тогда не надо приходить в негодование. Тогда надо опять спать спокойно по ночам, думать о хозяйстве и ждать возвращения из Петрограда… Тогда… Тогда…
Но сердце, не покоряясь доводам рассудка, бьется. Волна удушья подходит к горлу. И опять она видит только угодливо улыбающееся лицо Агнии.
— Приду, приду, барыня.
Торопливо оглядываясь, она уходит. Издали несколько раз кланяется на ходу.
…В два часа она уже ее ждет. С нею узелок вещей.
— Только не говорите этого вслух. Я не хочу, чтобы знали. Вы понимаете? А пока идите. Так я вас жду.
— М!.. м! Понимаю. Приду, приду.
— Нет, нет, Агния. Это не сейчас. Это потом. Я жду от вас услуги гораздо большей… Вы же знаете мою жизнь. С тех пор ведь у нас гораздо хуже… Вы знаете, Василий Николаевич живет совсем открыто… с той самой… вы помните?
— С Раисой Андреевной. Я их помню. Ах, ах!
Глаза ее суживаются. Она старается уяснить себе будущую роль.
— Да вы садитесь.
Агния садится на кончик бульварной скамьи.
Продолжает, превозмогая слезы:
— А сама я… вы видите? У меня уже больше нет верного человека, Агния. С тех пор, как вы тогда изменили мне… Нет, нет, не говорите.
В лице Агнии застарелая обида.
— Как вам будет угодно.
— Как бы то ни было, я охотно забываю все… Я жду от вас помощи, Агния… и вы можете загладить…
— В этом я не виновата перед вами, барыня. Видит Бог!
Обе они не могут говорить без слез, каждая по разной причине. К тому же, от яркого света ломит глаза, и на морозном воздухе слезы в груди больнее.
— Вы поможете мне, Агния?
Ее глаза опять суживаются. Кончив плакать, она вытирает их платком, аккуратным, беленьким. Девушка любит чистоту. У них обеих так много общего. И как это вышло, что они расстались? Но сейчас это случилось к лучшему.
— Никто не должен знать, Агния, что я встречаюсь с вами на бульваре.
Варвара Михайловна тревожно оглядывается и шепчет:
— Я хочу вам доверить большую тайну… Вы понимаете?
Но это так трудно сказать. Быть может, потому, что сначала надо хорошо решиться?
Полузакрыв глаза, покачивается на скамейке. Старается быстро-быстро пройти от начала до конца весь путь ночных мыслей.
— Вам, барыня, неможется?
Вздыхает широким вздохом.
— Может быть, пора умереть, Агния…
— Что вы, что вы, барыня!
— Да что же в этом удивительного? Уступить место другим или, правильнее сказать, другой… Нет, скажите, милая Агния.
— Христос с вами, барыня!
— Ну да, я говорю вам, Агния. Я никогда не люблю говорить напрасно. Вы, кажется, знаете мой характер? Теперь для меня нет уже выхода.
Закрыв лицо муфтой, она сладостно плачет. Ей так хорошо жаловаться в этот яркий, скрипучий, морозный день, и так сочувственно слетают с ветвей деревьев пушинки мягкого инея, лаская и ободряя.
И присутствие Агнии напомнило что-то дорогое, близкое, утраченное.
— Я уже решила умереть, Агния. Я не буду жить. Или же… или…
Опять черное, удушливое…
— Вам, барыня, теперь нельзя думать о смерти.
— Почему? Ах, это все равно! Мне надоело уже слышать об этом. Ведь это только слова, а помочь никто, никто не хочет или не может. Я не знаю, отчего так. Я брошена. Я одна, давно-давно. Я устала.
Вдруг она решительно взглядывает на девушку. Белый цвет снега кажется еще белее, и черные стволы деревьев сквозными рядами выступают точно в стереоскопе.
— А вы можете это сделать для меня, Агния? Вы можете быть, конечно, спокойны относительно моей благодарности.
Обе опускают глаза.
— Такие дряни должны получать воздаяние по заслугам. Вот уже скоро почти год, как она на меня навалилась и медленно душит… Она душит меня. Все равно я сама поеду и буду стрелять в нее. Я ее предупредила. Ведь вы знаете, Агния, что я ее предупреждала?
Но девушка молчит, не поднимая глаз.
— Или, может быть, вы думаете, что это честно — вторгаться в семью и кружить голову чужому мужу? Я вас спрашиваю: вы это считаете честным?
— Уж это, конечно… Кто же это будет считать?
Сохраняя неподвижность в лице, она глядит вниз.
— Очень даже сочувственно.
Варвара Михайловна испытывает раздражение.
— Кажется, я ошиблась, рассказав обо всем этом вам?
Отнимает муфту от лица Агния нерешительно взглядывает.
— Вы сказываете, они теперь в Петрограде? Вот они как! Хотят быть вдалеке. Этак для них гораздо вернее. Нешто их там достанешь?
Отряхнув иней с подола, Варвара Михайловна медленно поднимается со скамейки.
— Прощайте, Агния.
— Прощайте, барыня.
Она опять нагибается к ее руке, но Варвара Михайловна отнимает свою.
— Барыня, вы не гневайтесь на меня. Вы дозвольте мне пообдумать.
Обе они молчат.
— Вы меня всегда покидали, Агния. Вы никогда не хотели мне служить так, как могли бы.
— Грех вам так говорить, барыня. И чем же я вам могу в таком деле сослужить? Вы сами знаете… Ах, ax!.. Вот грех!
Она провожает Варвару Михайловну до конца бульвара. Ее глаза бегают, иногда быстро останавливаясь на бывшей госпоже.
— Конечно, поддаваться им зачем же? У вас ведь тоже семейство. Очень, барыня, сочувственно. Я это вполне могу понимать, но ведь что ж тут, барыня, поделаешь? Приходится, видно, терпеть, милая барыня. Наша сестра все так: терпи да терпи!
И вдруг отчетливо выплывает подло издевающееся лицо Раисы. Остановившись, Варвара Михайловна говорит:
