– Необходимо вызвать подкрепление из столицы! – кричал глава гильдии торговцев скобяными изделиями Свенсен.

– Собрать ополчение! – дребезжал в ответ полицмейстер Якоб Бирнс, старик восьмидесяти лет от роду, давно переложивший обязанности на плечи подчиненных и целыми днями мирно почивавший в особняке племянницы, фрау Шульц. – Помнится, во времена моей молодости…

– Ах, оставьте вы вашу молодость, – перебил его Рихард Розенблюм, богатый скотовладелец. – Расскажите еще, как голыми руками душили боевых дендроидов. Отправляйтесь лучше обратно под бок вашей племянницы…

– Я попрошу!

– Я требую!

– Надо найти герцога, – тихо и тяжело сказал бургомистр, но все почему-то его услышали.

На мгновение в зале стало тихо, и с улицы донесся глухой шум – словно ветер гудел в верхушках далекого леса.

– Бунтовщики приближаются, – пошептал Свенсен и завертел головой, отыскивая ближайшую дверь.

– Выжиги их задержат, – старый полицмейстер пренебрежительно махнул рукой в сетке вздувшихся вен.

– Говорят, выжиги присоединились к восставшим, – осторожно заметил Арчибальд фон Шуц, потомок древней аристократической фамилии.

– Вздор, вздор, – прокашлял Бирнс. – Цензоры никогда не стакнутся с бунтовщиками. Их задача – блюсти порядок. А есть еще силы полиции…

– И где эти силы?

– И где герцогская стража?

– И где сам герцог?!

Ответа на эти вопросы так никто и не узнал, потому что центральные и боковые двери распахнулись и внутрь хлынула толпа.

Как ни странно, непрошеные гости не стали громить зал, переворачивать скамьи, сдирать знамена и избивать почтенных членов совета. Вместо этого они быстро и организованно поднялись по четырем лестницам на верхний уровень, предназначенный для простонародья, – буде простонародью захотелось бы понаблюдать за совещанием своих вождей. Вошедшие вслед за горожанами выжиги с оружием и в полном боевом облачении редкой цепочкой встали в круговом проходе, отделявшем верхнюю часть зала от нижней. А затем из центральных дверей выступила небольшая, но красочная процессия.

Шагавший впереди человек поднял голову, и тусклый свет потолочных ламп на сотню свечей упал на его бугристое лицо со шрамом давнего ожога. Седые с редкими черными нитями волосы спускались до плеч. Ноздри крупного носа подрагивали, словно ловя запах пота, ожидания и страха, затопивших аудиторию. Бархатная мантия темно-бордового цвета свободными складками облегала его фигуру, а черные глаза горели неистовым огнем. Членам совета понадобилось несколько секунд, чтобы узнать этого человека в таком одеянии, без хромоты и привычного грима. Бургомистр, отличавшийся особой зоркостью, первым вскочил со скамьи и взмахнул руками:

– Смарк? Хромой Смарк?

Человек улыбнулся и чуть склонил голову – то ли в знак приветствия, то ли признавая правоту бургомистра.

– Да и нет. Вы знали меня под этим именем, но позвольте представиться полностью: оберегатель Бальтазар Смарк, личный представитель Его Святейшества архипротектора Герца в восточном округе протектората. Вот верительная грамота.

Сняв с пояса глянцевитый кожаный футляр, он извлек свиток желтоватого пергамента с чернильными строками и багровой печатью архипротектора. Никто из членов магистрата не поспешил ознакомиться с документом, и оберегатель продолжил:

– А это мое сопровождение.

Обернувшись, он коротко кивнул на своих спутников.

– Бернард Виттер, старший цензор. Цензор Вингобард. Младший цензор Бартоломео Гиккори.

Актеры – а точней цензоры, неузнаваемые в масках и прорезиненных плащах, – вскинули обтянутые перчатками руки в церемониальном салюте. Среди них не было самого высокого и тощего, известного под кличкой Штырь, однако до поры никто не обратил на это внимания.

Бургомистр плюхнулся обратно на сиденье и отер пот со лба. Вспотел он совсем не от жары, потому что из открытых дверей тянуло промозглым холодом.

Обращаясь не к магистрату, а к безмолвно замершей в верхних рядах толпе, оберегатель Бальтазар, он же хромой лицедей Смарк, провозгласил:

– В течение шести недель я наблюдал за ересью и беззаконием, пустившими глубокие корни в этом Городе. Я видел, как отступники и Дети Леса сеяли заблуждения в умах и смятение в душах, видел, как порядок и закон уступают место беззаконию, самовластию и гнуснейшим порокам. И я пришел к выводу, что ваш Город нуждается в твердой руке и суровом напутствии. Властью, данной мне архипротектором Герцем и официумом Огненосных, я объявляю, что отныне беру управление в свои руки. Все бригады цензоров, силы полиции и ополчение переходят под мое командование. Городской магистрат распускается до дальнейших распоряжений.

Бургомистр и его советники завозились на скамьях, а Арчибальд фон Шуц, потомок знатного рода, даже открыл рот, чтобы возразить, – но оберегатель вскинул руку, и в зале вновь воцарилась тишина.

– Однако прошу вас, не расходитесь. Сейчас здесь состоится открытое заседание трибунала Огненного Духа. Старший цензор Сван, введите обвиняемую.

В дверях показался последний из труппы мейстера Виттера – или делегации оберегателя Смарка – высокий и тощий выжига в черном плаще, черных перчатках с раструбами, черных ботфортах и черной маске с фильтром. Рядом с ним шагала маленькая фигурка с огромным до нелепости животом, в простом светлом платье, с разметавшимися по плечам темными волосами и босая. Узкие белые ступни касались каменного пола осторожно, как невесомые крылья бабочки.

Толпа – вернее, та часть толпы, что не участвовала в штурме замка, – ахнула. Лозница подняла голову и окинула зал и собравшихся в нем людей бестрепетным взглядом сияющих изумрудных глаз.

У Гроссмейстера было всего два жизненных принципа: не давать спуску и не лезть в политику. Первый принцип относился к нарушителям закона, а второй – к Огненосным. И сейчас сыскарь попал в крайне затруднительное положение, потому что два его принципа вступили в неразрешимый конфликт. Больше всего Гроссмейстеру хотелось запереться в своем кабинете и подождать, пока все кончится. Собственно, желание это появилось больше недели назад, когда арестованный «лицедей Смарк» сунул ему под нос верительную грамоту с печатью архипротектора и велел не рыпаться. И полицейский не рыпался бы, если бы не принцип номер один. Именно этот принцип направил его ноги в зал магистрата и вознес на верхний уровень, где люди стояли плотными рядами. Толпа сдавила руки и ноги Гроссмейстера, но сильней всего давило на череп. Опять, что ли, к перемене погоды? Или просто набившиеся в зал горожане выдышали весь воздух?

Полицейский не знал, где Харп – тот затерялся еще на подступах к Городу, когда дорогу залил черный людской поток. Он не знал и где Вольсингам, но подозревал худшее. Наверняка малеватель попытался защитить свою любезную лозницу, и сейчас либо сидел в казематах под ратушей, либо валялся на замковом дворе с пробитой головой и вороны клевали его смешавшуюся со снегом кровь.

Гроссмейстер потер лоб и снова устремил взгляд на то, что творилось внизу. Внизу судили лозницу – если, конечно, это можно было назвать судом. Лесной женщине не дали даже сесть, несмотря на огромный живот. Она стояла, окруженная цензорами, – и хорошо, что там были цензоры. Потому что иначе из толпы полетели бы камни. Наверняка бунтовщики прятали их в карманах и рукавах. Впрочем, Гроссмейстер не сомневался, что в нужный момент камни будут выпущены. Просто не сейчас, а чуть погодя, когда труппа мейстера Виттера завершит самое грандиозное свое представление.

Лицедей Смарк, очень похорошевший в пурпурной мантии и напрочь забывший про хромоту, говорил умело поставленным голосом:

– …И далее, на телах убитых были обнаружены следы ожогов и как бы полосования плетьми, что однозначно указывает на орудие убийства – ядовитую лозу!

Он обвиняюще ткнул пальцем в супругу герцога. Та все так же молчала и спокойно смотрела поверх людских голов, сложив руки на животе.