– Размер не тот. Энергии мало.

– Энергии хватит. Катись ко мне. Прижимайся. Сильнее!

Кругляши слились в один шар, и он медленно перетёк в разлом. Котлован сотрясли резкие амплитудные колебания. Шар вытек обратно, обрёл свою форму и вращался, окутанный мерцающей плазмой, пока из оплывающего разлома не хлынула лава. Шар откатился, изменил тон плазмы, полыхнул молниями в стену котлована и покатил на поверхность, не воспринимая обрушившуюся стену.

На поверхности кругляши разъединились.

– Светает. Пора буксовать отсюда. На южное побережье, – проколебала Э́уэ́у.

– Если поймают и заставят генерировать лучи ненависти?

– Не заставят. Мы же не одиночки. Мы уже группа. Проколеблем, что катимся на своё лежбище.

За первой грядой они встретили местных. Три крепких кругляша, агрессивно излучая, быстро катили прямо на них. А́уа́у предупредительно заколебался и ощетинился молниями. Местные не восприняли. Расстояние сокращалось. Э́уэ́у тоже ощетинилась молниями. Местные замедлились. Двое покатили в разные стороны от третьего.

– Окружают, – слабо колебнула Э́уэ́у. – Побереги энергию.

А́уа́у вслед за Э́уэ́у убрал молнии. Местные заняли позиции и рванули вперёд. А́уа́у вжался в Э́уэ́у. Через мгновенье они слились в один вращающийся кругляш, окутанный плазмой нижних тонов спектра. Местные восприняли превращение слишком поздно и не успели среагировать. Молния полоснула каждого из них, испепеляя часть оболочки.

Атака сбилась. Местные протащились юзом, забуксовали и, жалобно излучая, покатили прочь от страшного мерцающего шара.

В лежбище археологов раздался сигнал тревоги. Кругляши, восприняв колебания землетрясения, в панике откатывались подальше друг от друга. Но вот колебания затихли и больше не повторялись. Поверхность не трясло. Уо́йуа́ собрал группу из пяти добровольцев и осторожно двинулся к котловану.

А через две гряды от них два кругляша катились вприпрыжку под гору, обмениваясь молниями всех тонов спектра и периодически сливаясь в один шар.

На пятый день Глаша умерла.

Мама сказала, что мы не будем ее есть, потому что в ней слишком много нуклеотидов, а я даже обрадовалась. Потому что Глаша мяукала и мурчала и ловила бантик, когда я его на веревочку привязывала. За что же ее есть? К тому же еда у нас еще была, хотя и не так много, как в самом начале.

Мама за мной всё время следила и ничего не разрешала. Но я и сама понимала, что лучше ничего этакого не делать, потому что проблемы у нас нешуточные. После того как Глаша умерла, стало скучно. Делать мама ничего не предлагала, а играть было не с кем. Можно было задавать вопросы. Но мама не на все отвечала. А если отвечала, то как-то странно. Она всё время делала что-то непонятное и сердилась, когда я ее отвлекала от забот по нашему выживанию.

Я спросила у мамы, где папа. Мама сначала заплакала, а потом сказала, что папа ушел на охоту и скоро вернется. Вот добудет нам еду и сразу вернется. Я обрадовалась. Потому что тогда у нас будет и папа, и еда.

Папа мне всегда приносил разные штуковины. Но в последний раз он принес какую-то непонятную штуку. Она была похожа на плазменный пистолет, только заряжалась не батарейкой, а блескучими круглыми палочками. Палочки светились желтым светом, и их было очень много.

Папа засунул в штуковину две такие палочки, приложил нам с мамой к шее и нажал на кнопку. А себе он не стал прикладывать, сказал, что на всех не хватит. Сначала было не очень больно, а потом мне показалось, что в шею воткнули горячий ножик, и я закричала. Мама сказала, чтобы я терпела, потому что мы лечимся. Я спросила, а как же папа. Папа сказал, что он совсем здоров, и отправился на охоту.

После этого мы с мамой пошли на склад. Там хранились разные продукты и вещи. Я и раньше ходила на склад. Когда одна, а когда с роботом Васей. Вася носил вещи, а я только ему показывала, что взять. Но робот сломался. Мама сказала, что у него сгорели цепи в момент удара, а потом его прихлопнуло. Я спросила – почему у нас не сгорели цепи. Мама стала кричать, чтобы я не задавала глупых вопросов, а посмотрела в Справочнике. Она просто забыла, что Справочника у нас больше нет, потому что его тоже прихлопнуло, вместе с роботом. Тогда я обиделась и сказала, что никуда не пойду. И что я лучше на тележке покатаюсь. Но потом я вспомнила, что папа говорил, что тележки у нас тоже все сломались. И вообще всё сломалось, и непонятно, как коконы жизнеобеспечения выдержали удар. И что если бы не коконы, то и нас бы прихлопнуло.

Я хотела заплакать, потому что на склад далеко идти пешком, но решила подождать, вдруг мы что-нибудь интересное найдем. Мы шли долго. И совсем не по главному корабельному коридору, как обычно, а вокруг, прямо по земле. Мама сказала, что так проще, потому что корабль винтом скрутило, и по коридору не пройдешь. Под ногой чувствовалось что-то мягкое, как ковер в большой гостиной, но мама сказала, что на этом лежать нельзя. И сидеть тоже нельзя. Ведь никто не знает, какие здесь опасные растения и животные и как они прячутся.

Мы нашли много еды и всяких вещей. Мама прикладывала счетчик к каждой вещи и брала не всё, а только то, что сильно не трещало. Она выкатила тележку и сказала, чтобы я складывала отобранное на нее. Я спросила, но ведь тележки не ездят, а мама возразила, что она сама ее повезет, сколько сможет. Я грузила, всё, что мама отобрала, а потом мы долго везли тележку по мягкому, на котором нельзя сидеть. Сидеть очень хотелось, но я не жаловалась, потому что знала, что мама обязательно скажет, когда нужно остановиться.

Когда мама сказала, что приехали, был уже вечер. И всем послушным девочкам пора спать. Я согласилась, потому что очень устала. Глаза сами закрывались, и я даже не стала есть.

Утром мы выстроили дом из дерева. Совсем как настоящий, только маленький. Мама сказала, что жить мы будем в нем, потому что на корабле начались неуправляемые реакции и в атмосферу выделяются стронций и цезий с цифирьками. Но цифирьки я не запомнила, потому что считать дотудова еще не научилась. А еще мама сказала, чтобы я больше никогда не ходила к кораблю. Совсем-совсем – спросила я, а мама сказала, что совсем-совсем, потому что обратно мы полетим вовсе не на нашем корабле. А потом мама опять заплакала. Наверно потому, что каждый день стреляла в нас блескучими палочками, а это было больно. Я погладила маму по плечу и сказала, что плакать совсем не нужно, потому что скоро стрелять будет нечем и ничего болеть не будет. Но мама заплакала сильнее и не успокаивалась до самой ночи.

Ночь тут очень странная, ничуть не темнее, чем день. Я спросила у мамы, почему так, но мама не захотела отвечать. Она что-то считала на бумажке, потому что вычислитель у нас отказался делать все расчеты. Тогда я сказала, что папа всё равно лучше мамы считает. А мама возразила, что папы здесь нет и приходится обходиться своими силами. Тогда я и спросила – где же папа.

Вскоре еда, которую мы взяли на складе, у нас закончилась. А снова ходить на склад мама запретила, потому что ей счетчик что-то страшное показал и она теперь боится. Я спросила, а что мы будем есть. Мама сказала, что есть можно всё, надо только как следует переработать. Она нашла целый кухонный конвертер, настроила его и теперь может получать съедобную пищу из любой биомассы. Мама всё толково объяснила, и я поняла. Нужно собирать траву, всякие ветки, в конвертер засовывать, а оттуда еда вылезет.

Где мама взяла кухонный конвертер, я не спросила. Наверно, ходила к кораблю, когда я спала. Оказалось, что некогда спрашивать. Нужно очень быстро собирать растения. Потому что конвертер работает плохо и у него низкие производительность и коэффициент выработки.

Мы пошли с мамой рвать траву. Она кололась и резалась, поэтому мама дала мне защитные рукавицы. Но всё равно один стебель изловчился и ткнул мне в руку. Стало очень больно. Еще больней, чем когда стреляют из штуковины. Но я не заплакала. Потому что иначе мама отправила бы меня домой и стала лечить. И мы бы остались без еды. Я терпела и терпела. Сказала себе волшебные слова: у собачки боли, у кошки боли, у мышки боли, а у Вероники не боли. И всё прошло. А потом посмотрела на руку и увидела, что на ней вырос зеленый росток. Прямо из того места, куда попал стебель. Я подергала росток, и он обломился. А маме я про это ничего не сказала и даже руку не стала показывать.