В четвертой смене печь, наконец, пошла ровно и начала набирать производительность. Еще не раз бригады вступали в борьбу с капризами домны, которая, как говорили доменщики, «проявляла свой нрав».

Шаталин за эти дни заметно осунулся, похудел, но не так-то легко было побороть этого человека, прошедшего на Магнитке суровую школу освоения домен. Когда задували первую печь, Шатилин был горновым, и за эти годы он многое перевидал и испытал. Сидя в будке у контрольных приборов, он рассказывал:

— Только задули мы печь — водопровод вышел из строя. Наладили дело, выдали первые плавки, радость большая во всей стране… И вдруг опять несчастье — оторвался конус и упал в печь. Пока поднимали конус да налаживали, печь похолодала. Страх нас взял: а что, если козел образуется, погибла печь. Сижу унылый, расстроенный. И тут подходит старик один — он у нас за третьего горнового был. «Чего, говорит, расстроился?» А ты, говорю, не видишь разве — авария. «Так это разве авария? Вот у нас была авария — это, действительно, авария. На Гурьевском заводе дело было…» Смеемся над стариком: какая может быть авария на этом заводике, который в сутки давал 20 тонн чугуна. Там лошадь по подъемнику возила вагонетки с шихтой. Смех один. Ну, что, спрашиваю, за авария случилась на вашем гиганте? А он говорит: «Да ты, Алеша, не смейся. Авария серьезная. Кобыла хвост сожгла, а кобыла эта была не простая, а ученая — сама вверх и вниз по гудку ходила. Другой такой не найти…» Ну, развеселил старик… Теперь что: временная заминка. У нас теперь опыт какой, приборы, механизмы. Мы ее нрав чертовый разгадаем быстро. Все с нее возьмем, что полагается, да еще с процентами.

И все понимали, что речь идет о «чертовом нраве» доменной печи, к которой, несмотря на угрозы, Шатилин относился с большим уважением. Мастер был прав. Доменщики нашли пути ровной, бесперебойной работы печи. И производительность ее стала подниматься не по дням, а по часам. Домна начала давать чугуна на 100—120 тонн больше, чем раньше, расход кокса на тонну чугуна уменьшился почти на 35 килограммов. Это уже были реальные результаты работы на новом режиме…

Когда пришла весть о присвоении Борисову и Шатилину звания лауреатов Сталинской премии, Горностаев пошел на печь поздравить мастера.

— Слушай, Василий Кононович, — встретил его Шатилин, — ты, пожалуйста, без речей, а то мне не по себе становится. Ну, скажи, какой я подвиг совершил? Никакого. Это всех нас, доменщиков, поздравить надо. Высокое давление оправдало себя полностью.

Горностаев засмеялся.

— Скромничаешь! Не высокое давление оправдало себя, а люди. Понял? Люди… Вот людей и отметили. И руку тебе от души пожимаю.

— Ну, спасибо. Тебе желаю того же.

— А мне за что? Ты первый…

— Эх, Василий Кононович, сколько у нас этих «первых» будет. Сегодня высокое давление, а завтра горячее дутье или еще что-нибудь, кислород, например…

— Да, нам бы скорее высокое давление освоить, — сказал Горностаев. — Нам-то легче будет, вы путь проложили.

— Не говори зря. У каждой печи свой характер, сам знаешь…

Четвертую печь поставили на ремонт перед самыми октябрьскими праздниками. К концу ноября домна начала работать на высоком давлении газов. Шатилин был прав, говоря об особом характере каждой печи.

Горностаев не сводил глаз с приборов, стараясь во-время заметить малейшее изменение в печи. Руды в печи много, столб шихты большой — надо смотреть, да смотреть…

Однажды сменщик Горностаева, мастер Павел Данилович Беликов, предупредил:

— Обрати внимание вот на что: печь идет ровно, нагрузка руды на тонну кокса большая и температура кладки по приборам нормальная, а все-таки что-то не то. Все хорошо идет — вдруг у-ух! Обрыв. Надо бы печь подогреть.

— Хорошо, так и сделаю.

План был правильный: дать побольше кокса, подогреть печь, выровнять газовый поток. Только вошел мастер в будку посмотреть на приборы, как вдруг слышит глухой удар, сотрясение. Вбегает горновой Черевичный, взволнованный, бледный.

— Василий Кононович! Взбесилась, проклятая! Ухает. Такие осадки, что просто страшно.

Расчет мастеров был правильный, но опоздали они на каких-нибудь два-три часа. Пришлось остановить печь, сделать несколько искусственных осадок и выровнять ее ход. Потеряли на этом 200 тонн чугуна.

Прошел год. Большие перемены произошли в цехе. Новая технология, за которую боролись доменщики, была освоена на других печах, производительность домен резко возросла. Новое победило, и инженер Дробышевский открыто и честно признал, что это новое и передовое вытравило из его души чувство неверия и сомнения. Александр Филиппович Борисов за это время стал директором комбината и все с той же последовательностью и упорством помогал доменщикам осваивать передовую технологию.

Наступил октябрь. Зима пришла в этом году необычно рано. В начале октября выпал снег и лег прочно. А в цехах в эти дни забыли про холод, про снег и вообще про все капризы погоды. Мысли всех были обращены к Москве, к Кремлю, где в это время заседал XIX съезд партии.

Агитаторы ежедневно проводили читки съездовских материалов, которые превращались в задушевные беседы о новой пятилетке, о борьбе за коммунизм.

Горностаева утвердили пропагандистом кружка по изучению Краткого курса истории партии. Он проводил также беседы и читки газет в своей бригаде. Мастер досадовал на то, что времени для бесед, проводившихся перед работой, было мало.

В тот день, когда получили газеты с докладом товарища Маленкова, беседа прошла особенно активно. Рабочие собрались в помещении под эстакадой. Заглянул начальник смены инженер Петр Григорьевич Жигулев и остался. Славный путь прошел этот человек на Магнитке. Приехал сюда еще в 1929 году, был учеником столяра, потом горновым, здесь окончил техникум и институт. Человек простой, душевный и вместе с тем требовательный, коммунист Жигулев никогда не пропускал возможности побеседовать с рабочими.

Горновой Черевичный спросил:

— Сколько бы металла выплавляла наша страна, если бы не было войны?

Горностаев ответил:

— Товарищ Маленков говорит, что война задержала развитие нашей промышленности, примерно, на две пятилетки. В 1952 году будет выплавлено 25 миллионов тонн чугуна. Если бы не было войны, мы выплавили бы, примерно, 50 миллионов тонн чугуна…

Старый рабочий, машинист вагоно-весов, Блохин с досадой сказал:

— Вот что война делает… Сколько мы потеряли времени из-за фашистских извергов.

— И чего ждут рабочие капиталистических стран, — вставил пожилой рабочий, второй горновой Чиркин. — Сбросить бы всех поджигателей войны ко всем чертям…

— На обмане держатся да на штыках.

— Штыки! — сказал Блохин. — У царского правительства были и штыки, и нагайки и тюрьмы. Ничего не помогло, когда за дело взялись трудовой народ, коммунистическая партия. Инженер Жигулев поддержал старого рабочего.

— Народ — сила. Вот пример. Сколько веков стоял Урал нетронутым. Что было здесь? Старые заводы. Кустарщина. А теперь? Заводы Магнитогорска, Челябинска, Златоуста, Миасса… Это только в нашей области. А там еще Свердловск, Молотов, Нижний Тагил… Нигде в мире нет такого скопления богатств, как на Урале.

— Могучий край…

С гордостью, с душевной теплотой говорили о росте городов Урала, о новых заводах — особенно близких потому, что на них выросли, возмужали, их строили и осваивали. И так само собой случилось, что заговорили о делах цеха, о работе печи.

Говорили о том, что вот освоили работу домен на высоком давлении газов под колошником. Но партия учит не останавливаться на достигнутом. Теперь вот в директивах по пятой пятилетке ставится задача применять кислородное дутье в доменном процессе.

Жигулев разъяснил:

— Кислород — это большое дело. У нас домны берут сейчас обычный воздух, и вместе с кислородом в печь врывается гораздо больше азота: на одну часть кислорода — четыре части азота. Азот — это мертвый груз. Он не поддерживает горение, а лишь уносит с собой тепло. А если вдувать в печь кислород, то производительность печи резко увеличивается.