Владимир Ильич Ленин дал высокую оценку Радищеву, как писателю, поставив его в один ряд с революционерами последующих поколений. Михаил Иванович Калинин назвал автора «Путешествия» «мужественным поборником свободы», хранил его революционную книгу в своей библиотеке, часто перечитывал ее и широко использовал высказывания Александра Николаевича в своих пропагандистских статьях о коммунистическом воспитании.
После того, как Губернское правление объявило Радищеву Указ, подписанный Екатериной о замене смертной казни ссылкой, автор книги «Путешествие» был закован в кандалы и отправлен по этапу в Сибирь.
Физически измученный, больной, но крепкий духом, «первый пророк и мученик революции», как образно назвал Радищева А. Луначарский, следовал в сибирскую ссылку «на десятилетнее безысходное пребывание».
От Санкт-Петербурга до Илимска ему предстояло проехать 6788 верст. Это был трудный путь, по которому прошли раньше Радищева закованные в кандалы пугачевцы. Мало кто из них возвратился из Сибири и остался в живых.
Расчет Екатерины II, «помиловавшей» Радищева, был простым. Императрица надеялась, что слабый здоровьем автор «крамольной книги» не выдержит тяжелой и долгой дороги, умрет в глухом краю медленной и мучительной смертью. Но друзья поддержали его в годы ссылки облегчили пребывание в Илимском остроге. Они сохранили в писателе прежнего борца с самодержавием и крепостничеством до последних дней его жизни.
После болезни в Москве и встречи со своим отцом Радищев продолжает путь и делает короткие остановки в Нижнем, Казани, в Перми, Кунгуре Екатеринбурге, Тюмени и продолжительную — в Тобольске в ожидании приезда к нему семьи.
Ссылкой Александра Радищева в Сибирь Екатерина II не сломила воли писателя-революционера. Далекое странствие по Уралу и Сибири еще больше убедило писателя в правоте своего дела.
С Казани Радищев ведет дневник до конечного пункта своего следования — Илимска, заносит в него свои впечатления, стремясь в записях отразить различные стороны российской действительности.
В путевых заметках собраны сведения о промыслах Урала и Сибири, о состоянии торговли, экономики и культуры. Мысли писателя большей частью поглощены бесправным положением населения, состоянием сел и городов — всем, что изобличало ненавистное ему крепостничество в России.
На перевозе у реки Вятки, в русском селе Радищев видит знакомые ему курные избы и заносит в дневник: «Мужики здесь бедны». В вятских деревнях от его взгляда не ускользает, что народ живет в них придавленный гнетом, но добрый.
В Кунгуре — уральском городе, богатом разными промыслами и славившемся хлебной торговлей на Волге и Каме, внимание автора «Путешествия» приковала старина — воеводская канцелярия, прихожая с решеткой для колодников, деревянная крепость с башнями, на площади перед собором — пушки на чугунных лафетах и фальконеты Ермака. Здесь, очевидно, впервые у Радищева появилось желание написать произведение об Ермаке. До нас дошли только небольшие отрывки поэмы под названием «Ермак» и «Сокращенное повествование о приобретении Сибири».
Занося впечатления о Кунгуре в свой дневник, Радищев отметил как радостное явление — книжную торговлю в городе. Здесь рядом с церковными книгами имелись сочинения римского писателя Квинта Курция, различная научная литература, а самое главное — русские издания Н. И. Новикова, выдающегося писателя-просветителя и издателя, с которым был близок Радищев.
Пересекая Урал, Александр Николаевич интересуется заводами Строганова и Демидова, жизнью тех, кто на них работает — приписанных к заводам крестьян. Эта категория крестьян была ранее неизвестна Радищеву и не затронута в его «Путешествии из Петербурга в Москву».
Приписка крестьян к заводам для работ стала практиковаться с начала XVII века и продолжалась в следующее столетие. Положение приписных крестьян было особенно тяжелым. Зимой они работали на рубке дров, подвозке руды, вывозке готовой продукции заводов к пристаням, а летом производили пожог угля, сплавляли по рекам железо и другие изделия железо-заводчиков.
Приписывали крестьян к заводам из деревень и сел, удаленных на большие расстояния. Так, чердынские деревни были приписаны к Юговским заводам, хотя находились от них за 500 верст, камышловские — к Тагильским заводам за 280 верст.
И вот в путевых «Записках» Радищев отмечает:
«Село казенное, приписано к Демидовским заводам за 200 верст, избы плохи, село Ключи, в нем 1300 душ, приписано к казенным Юговским заводам за 110 верст, селения частые, большие, приписаны к заводам Н. Демидова за 250—280 верст. Расстояние столь дальнее делает заводские работы отяготительными».
Все чаще в «Записках» встречаются заметки о притеснениях крестьян ее стороны царской администрации, о тяжести податей, о голодном существовании населения, о вражде крестьян к дворянам, об угнетенных народностях. Радищев записывает, что многих крестьян за несвоевременный платеж податей посылали отрабатывать на казенные заводы.
Радищев следует по местам, где бушевало пламя пугачевского восстания на Урале. Он проезжает мимо развалин крепостей, сожженных усадеб — следов мести и народного гнева. Увиденное в дороге и услышанное на стоянках заставляет его записать в тетради:
«Между Еланью и Тарасовой находится слобода или село Белеховское, в которой видны развалины деревянной крепости и пустые магазейны. Пугачеву делали отпор. Ирбит за то сделан городом».
Радищев не объясняет смысла, записанного им, боясь доверить бумаге все, что скрывалось за последней фразой, занесенной в «Записки».
Ирбитская слобода по Указу Екатерины II была переименована в город «за непоколебимую верность жителей во время бывших замешательств» или восстания Пугачева. Торжественное провозглашение Ирбита городом в присутствии Тобольского губернатора Чичерина — вешателя и палача пугачевских повстанцев, неблаговидная роль Ирбитской слободы, помогавшей царским войскам расправляться с восставшими крестьянами и казаками, вызвало у Радищева, естественно, законное сопоставление исторической судьбы двух уральских слобод, одна из которых стала «городом», другая превращена в «развалины».
Надо думать, за краткой фразой Радищева в «Записках» в памяти писателя сохранялись яркие рассказы местных жителей о судьбе слобод, которых он не посмел доверить бумаге.
Все, что так поразило А. Радищева проездом через места, где прокатилась волна крестьянского восстания на Урале, выраженное в его кратких путевых записках, имело огромное значение для укрепления прежних революционных позиций сосланного писателя. Радищев, впервые в русской литературе, сочувственно сказавший о крестьянском восстании под водительством Емельяна Пугачева в своем «Путешествии», с глубокой болью говорит о «пугачевском отпоре» в своих дневниковых записях. Писатель, первым в истории русской культуры связавший дело литературы с делом революции, вновь в своих «Дневниках» выступает, как поборник и провозвестник свободы угнетенного народа, его верный защитник.
Все, что оставило неизгладимый след в душе писателя-революционера и вызвало глубокую боль и сочувствие к обездоленным и угнетенным приписным крестьянам на уральских заводах, позднее на столетие найдет свое отражение во многих произведениях певца Урала — писателя-демократа Д. Н. Мамина-Сибиряка, показавшего ярко и образно положение и быт тружеников дореформенного и послереформенного Урала.
Так незримо протянется единая творческая нить, идейно связывающая двух русских писателей разных исторических эпох, у которых в любви к угнетенному народу и ненависти к их эксплуататорам было много общего в изобличении и непримиримости ненавистного им крепостного строя в России.
В Тобольске — городе, где Радищеву суждено было задержаться больше полугода, на площади публично казнили пугачевцев. Здесь дорожные впечатления о следах восстания крестьян подкрепляются у Радищева рассказами тобольцев о губернаторе Чичерине, по приказу которого в городе были повешены «челябинские преступники, злодеи-бунтовщики», которые «наезжали на тракт», лежащий к Сибири, приказывая жителям «ловить курьеров и отсылать к ним в толпу».
