Подъезжая к тракту, который вел на Зауральск, Устюгов осмотрел в бинокль местность. Справа от дороги виднелся небольшой лесок, влево шли покрытые снегом пашни, а вдалеке позолотой блестел крест Озернинской церкви. Село было кулацкое, и Устюгов решил обойти его стороной.

Выбравшись на тракт, он направил лошадь к березовой роще. Заметив в снегу протоптанную тропу, которая вела в лесок, Устюгов остановил коня и стал всматриваться в след.

Гулкий выстрел поднял его лошадь на дыбы. Падая, раненая лошадь подмяла седока под себя. Затем раздался второй выстрел, и Устюгов, почувствовав боль в правом плече, с трудом высвободил ноги из стремян.

Третьим выстрелом был убит его верный помощник. Из леска выбежало несколько солдат. Устюгов наткнулся на колчаковскую засаду. Дня через два он был доставлен в Зауральскую контрразведку.

Военный следователь, высокий, плечистый офицер из русских немцев, после ряда формальностей, обратился к Устюгову:

— Кого вы знаете из зауральских большевиков?

Обмакнув перо в чернила, офицер выжидательно уставился белесыми глазами на Калмыка.

— Своих товарищей я не выдаю, — произнес с достоинством тот.

— Так-с! — следователь потер лоб.

— С коммунисткой Ниной Добрышевой вы не встречались?

— Встречался, — решительно тряхнул головой Устюгов.

— О чем вели беседы?

— О преимуществе зауральского шиповника перед белой розой, — невозмутимо ответил Калмык.

Офицер косо поглядел на него и, собравшись с мыслями, грохнул кулаком по столу.

— Извольте отвечать по существу!

— Слушаю, — Устюгов сел на свободный стул и стал рассматривать олеографии на стене.

— Вы бежали с Челябинской военной гауптвахты?

— Да, я и сейчас жалею бедного парня, — сказал он со вздохом про конвоира.

— Вы были командиром партизанского отряда, вели агитацию против верховного главнокомандующего и его доблестной армии? — Усы следователя затопорщились.

— В арсенале колчаковской армии не мешало бы иметь побольше сала.

— Зачем? — не поняв иронии Калмыка, спросил следователь.

— Затем, чтобы смазывать пятки не только от Красной Армии, но и от партизан. Рекомендую вам, господин следователь, иметь хотя бы маленький запас. Поверьте, пригодится.

Офицер поднялся со стула:

— Я вижу, вы конченный человек, разговаривать с вами бесполезно.

— Да, пожалуй, это разумнее всего с вашей стороны, — усмехнулся Устюгов.

— Хорошо, еще одна формальность, и завтра вас вздернут на перекладине.

Вскоре он вызвал дежурного.

— Вызвать Стаховского из Марамыша, — распорядился он и, повернувшись к Устюгову, заявил: — Через день назначаю очную ставку…

Устюгова отвели в камеру. За эти два дня он многое передумал. Империалистическая война. Фронт. «Окопная правда». Призывы к восстанию против реакционного офицера. Письма к Нине. О ее судьбе Устюгов ничего не знал. Где сейчас Виктор? Андрей? Как жаль, что не удалось встретиться с Русаковым. Устюгов углубился в мысли, печально улыбнулся и махнул здоровой рукой.

— Юношеская романтика, — прошептал он, — жизнь учит другому…

Ночь прошла тревожно. Болело плечо и рука. На следующий день, заслышав шаги часового, Устюгов поднялся с койки и стал выжидательно смотреть на дверь.

— К следователю, — сказал тот и, пропустив арестованного, обнажил оружие. Устюгов, придерживая больную руку, вместе с дежурным появился в кабинете следователя.

— Итак, продолжаем, — следователь подвинул к себе бумаги.

Раздался осторожный стук в дверь.

— Войдите.

— Вы знаете этого гражданина? — показывая пальцем на Калмыка, спросил он входившего в кабинет Стаховского.

Тот скосил глаза на Устюгова и угодливо закивал головой.

— Да, да, это Иван Устюгов. Под влиянием Русакова он стал ярым противником существующего строя…

Устюгов, не спуская горящих глаз со Стаховского, зажав в руке спинку плетеного стула, всем корпусом подался к нему.

— Сволочь!

Взмахнув стулом, он со страшной силой бросил его в провокатора. Увернувшись от удара, Стаховский попятился к дверям.

Следователь выхватил револьвер, но в тот же миг здоровой рукой Устюгов, точно клещами, сжал ему горло, и оружие со стуком упало на пол.

Устюгов нагнулся к пистолету и, обернувшись на шум шагов, выстрелил в первого контрразведчика, показавшегося в дверях, потом, несмотря на сильную боль в плече, он сшиб Стаховского с ног и метнулся в коридор. Устюгов кинулся на часового, стоявшего у выхода и, ударив его рукояткой револьвера, выскочил на улицу.

Теперь он был в безопасности. Забежав в первую попавшуюся калитку, он припер ее изнутри. Пока контрразведчики перелазили через забор, Устюгов был уже далеко.

…В купе одного из классных вагонов скорого поезда Омск — Челябинск, развалившись небрежно на сидении, ехал студент. Он был в обществе двух офицеров. Тут же в углу висела его шинель с блестящими вензелями Томского университета. Среднего роста, плотный, с мужественными чертами лица, он выгодно отличался от своих соседей по купе.

Поджав под себя ноги, студент продолжал беседу, прерванную приходом кондуктора:

— Господа, как ни говорите, а Илья Ефимович Репин величайший художник-портретист. Возьмите его картину «Не ждали». Она оставляет глубокий след у зрителей, заставляет задумываться о превратностях человеческой судьбы. Или его полотно «Бурлаки», — сколько социальной насыщенности! Это как бы протест против олигархии того времени. — Студент опустил онемевшую ногу и продолжал: — Или взять картину Сурикова «Боярыня Морозова». Какой фон, краски, лица стрельцов! Изумительно! — он вскочил на ноги и, открыв портсигар, предложил офицерам закурить.

— Я предпочитаю натюрморты в виде дичи, рыбы и прочей снеди, — закуривая, сказал флегматично один из них. — Глядя на картину, у меня появляется аппетит…

— Недурно бы жареную курицу и бутылку водки! — отозвался второй. — Изобразительное искусство — чепуха…

В купе вошел офицер разведывательной службы. Козырнув слегка своим коллегам, он извинился и потребовал документы. Колчаковцы предъявили свои удостоверения.

— Ваш документ? — повернулся контрразведчик к студенту.

Тот не спеша подал паспорт, студенческий билет и удостоверение на имя Михаила Ивановича Зорина, студента третьего курса горного факультета, командированного Томским университетом для прохождения практики на Урале.

Проверив документы, контрразведчик внимательно посмотрел на Зорина и вышел.

Поезд приближался к Челябинску. Студент стал укладывать вещи.

— Айвазовский, Шишкин, Васнецов, Левитан, — не переставая говорил он, — как художники, являются нашей национальной гордостью… — и, выглянув в окно, спокойно сказал: — До свидания, господа, мне нужно сойти у семафора. Ближе к дому, — Зорин улыбнулся и, приложив руку к козырьку фуражки, неторопливо вышел из купе.

Замедляя ход, поезд остановился у закрытого семафора. Оглянувшись по сторонам, студент вышел из вагона и направился к виадуку.

Вскоре его фигура замелькала по улицам железнодорожного поселка. Расспрашивая прохожих, он зашагал по направлению города.

Это был Андрей Фирсов, приехавший из Омска для связи с челябинскими большевиками. После событий у Черного яра он с неделю скрывался на заброшенной заимке и на седьмой день выехал с крестьянином в город. Приехал туда ночью. Простившись со своим возницей возле моста через Омку, Андрей направился на конспиративную квартиру по Степной.

Самого хозяина Радо Эдмунда дома не было. Согревшись чаем, Фирсов уснул. Проснулся он от какого-то тревожного чувства. Полежал с открытыми глазами и, услышав осторожные шаги, поднял голову.

— За окном, возле палисадника кто-то ходит, — прошептала хозяйка.

Андрей быстро оделся и припал к стеклу. В сумраке ночи было видно, как возле домика, точно маятник часов, двигалась фигура человека. На углу, возле ворот, виднелся второй силуэт.

«Слежка, — пронеслось в голове Фирсова, — надо предупредить Эдмунда». Андрей знал, что подпольщики иногда собирались у булочника Симошина. Но как выбраться из дома? Выходить обычным путем через дверь опасно. Возможно, там караулит третий шпик.