Бертран де Бланшфор взял из рук шах-аль-джабаля цисту, открыл ее, извлек оттуда свиток и развернул его. Жан с огромным любопытством придвинулся ближе к магистру и увидел знакомую, но непонятную древнееврейскую вязь, похожую на бесконечную вереницу войск, несущих высокие копья.

— Что это? — тихо спросил он.

Бертран с лукавой улыбкой посмотрел на него и произнес:

— Евангелие от Иисуса Христа.

— От Иисуса?!!. — переспросил Жан, выпучив глаза. — От самого Иисуса?! И что же здесь говорится?

— Совсем не то, что в других евангелиях, — ответил вместо Бертрана шах-аль-джабаль Хасан. — С самого начала пишущий эти строки сообщает о себе, что он третий из величайших апостолов Бога, после Заратуштры и Будды, а вслед за ним явится апостол апостолов и печать всех пророков, утешитель и просветитель, драгоценнейший из всех драгоценных камней. Дальше рассказывается о том, как родился Иисус, вовсе не от Бога, а от путешествующего раввина, согрешившего с Марией накануне ее бракосочетания с Иосифом, и в теле младенца вселилась та самая душа, которая некогда жила в мире под видом Заратуштры и Будды. А еще раньше эта душа являлась в мир в обличии прачеловека Адама. Здесь сказано, что Адама создали демоны Намраэль и Ашаклун, они-то и уловили светлую душу в телесную оболочку и заставили людей размножаться, чтобы плоть поглощала и удерживала в себе светлую духовную субстанцию мира. При этом, в оболочку Евы была вложена темная душа, и таким образом в микрокосме человека соединились светлые и темные частицы, как и в макрокосме Вселенной. Иисус явился в мир, чтобы искупить грех Адама и заставить человечество осознать свою сущность и перестать размножаться, чтобы все светлые силы вернулись в макрокосм. Дальше автор рукописи сообщает о себе, что он ходил по всей Палестине, собирая учеников и проповедуя новое учение, заставляя людей уйти от житейского мира, оставить ближних своих и думать лишь о переселении в Божье царство. Самое интересное — в конце. Там выясняется, что Иисус, приговоренный к распятию, в последний миг посылает на крест одного из своих учеников, как две капли воды похожего на него, а сам, влюбившись в Магдалеянку, отправляется вместе с ней на восток, в Персию и Индию, где живет еще какое-то время, проповедуя ближайшее явление главного пророка и апостола, который довершит то, чего не удалось довершить Иисусу.

— Ни распятия, ни воскресения. Можно себе представить, какой панический страх должна вызывать эта рукопись у любого христианина будь то римский папа или простой послушник, — заявил Бертран.

— Неужели это правда? — восхищенно промолвил Жан. — Неужели Иисус сам о себе прописал подобные уничтожающие откровения?

Великий магистр тамплиеров и шах-аль-джабаль ассасинов переглянулись между собой, и, прочтя во взгляде Бертрана какой-то ответ для себя, Хасан ответил.

— Если бы так! Но увы, это не так. Рукопись создана сумасшедшим, который называл себя печатью пророков и апостолом всех апостолов, а также драгоценным камнем и просветителем. Короче говоря, это фальшивка, написанная проповедником Мани девятьсот лет тому назад. Но Мани был поистине гениальным сумасшедшим. В один прекрасный день он заявил, что дух Иисуса посетил его и водя рукою Мани, начертал это евангелие. Разумеется, это нужно было ему для того, чтобы доказать, что он — главнее Иисуса, экуменический верховный апостол последнего поколения людей. Гениальность его состояла еще и в том, что он безупречно подделал почерк Назореянина, и ни один ученый муж не мог разоблачить фальшивку.

— Как! — изумился Жан де Жизор. — Разве кому-то был известен почерк Христа?

— А разве Иса был неграмотным? — в свою очередь спросил имам.

— Должно быть, грамотным… Но я что-то не слышал об оставленных Им рукописях.

— Он не оставил рукописей, — сказал Бертран де Бланшфор. — Но некоторые записки, сделанные Его рукой долгое время сохранялись.

— Куда же они девались потом?

— Неизвестно. Иудеи слишком старательно охотились за этими рукописными свидетельствами существования Иисуса. — Великий магистр тяжело вздохнул. — А Он и впрямь существовал одиннадцать столетий тому назад. Не верить в это глупо. Так же, как глупо верить в то, что он воскрес в собственном умершем теле, ходил по земле и потом вознесся на небо. Он был величайший человек своего времени, как Цезарь, как Август, как Шарлемань. Но, конечно же, не Сын Божий.

— Это я и сам знаю, — усмехнулся Жан.

— Но об этом можно говорить только в среде высшего орденского начальства, с самыми посвященными тамплиерами, — строго заметил великий магистр.

— И об этом не надо мне напоминать лишний раз, — сказал Жан.

— Междоусобица в ордене тамплиеров скоро закончится, — сказал шах-аль-джабаль Хасан II. — Раздоры в стане ассасинов только начинаются. Я верю, что обладание рукописью великого Мани позволит вам достичь тех высших целей, к которым стремился основатель нашего тайного общества, первый имам Хасан ибн ас-Саббах. Когда-нибудь орден тамплиеров уйдет из видимого в невидимое, и тайно будет господствовать над миром, разделяя и властвуя. И то, что я подарил вам сегодня, как нельзя лучше будет способствовать этому будущему величию созданной нами системы. Да наполнятся маслом и воссияют ярче прежнего золотые лампады космократора!

Не прошло и года, как исполнились пророчества Хасана — он погиб от руки собственного зятя, а новым шах-аль-джабалем стал Мохаммед II. Тотчас же в среде западных ассасинов начались кровавые междоусобицы. Главным соперником нового шах-аль-джабаля стал хитрый и жестокий дай-аль-кирбаль Синан, о котором говорили, что в славе своей он превзойдет в будущем самого Хасана ибн ас-Саббаха!

А тем временем, с облюбованных ассасинами гор Антиливана можно было наблюдать, как, все ярче разгораясь, восходит звезда славы другого героя Востока, сына Аюба и племянника Ширкуха — двух знаменитых курдов, военачальников сирийского султана Нуреддина. Имя этого героя было Салах-ад-Дин, что значило — «благо веры», но европейцы, обитатели Иерусалимского королевства, Антиохийского княжества и графства Триполи, называли его сокращенно — Саладин, и звук этого грозного имени уже будоражил умы больше, чем звучание имен множества других вождей ислама. В нем слышалось что-то бранное и хвастливое, соленое и едкое, насмешливое и грозное. А предсказатели говорили о нем, что этот человек опустошит троны, воздвигнутые вождями первого крестового похода. Казалось, он родился с венчиком славы вокруг своей головы — достигнув возраста тридцати лет, он мог похвастаться лишь несколькими смелыми и удачными набегами на Тир, Сидон и Тивериаду, да запоминающимся участием в некоторых небольших войнах, которые Нуреддин вел со своими соседями-мусульманами. И тем не менее, о Саладине говорили гораздо больше, чем о ком бы то ни было во всем Леванте. Египтяне, затаив дыхание, ждали, что вот-вот Нуреддин пошлет этого новоявленного героя на помощь своему дяде Ширкуху, воюющему против египетских халифов, и в конце концов фатимиды подчинились королю Амальрику и признали Египет франкским протекторатом, только бы Амальрик защитил их в случае более серьезных осложнений в войне против Сирии.

Постепенно Жан де Жизор привыкал к жизни в Иерусалиме и к своему положению в ордене, где с помощью великого магистра ему удалось взять в свои руки все финансы палестинского коннетабля и начать распоряжаться ими с таким непревзойденным блеском, что казна ордена стала быстро пополняться, а должники взвыли и вынуждены были смиряться с увеличением процентов долгов.

Он жил неподалеку от Тампля в хорошем доме, в котором было несколько комнат, и в одной из них стоял его заветный сундук — на нем он спал, а когда уходил из этой комнаты, старательно запирал ее на три замка. Кроме него в доме жила его тайная дочь Мари и ее нянька Жоржетта, пятеро слуг, оруженосец Жан де Фо, коего иерусалимский прецептор привез с собою из Ренн-ле-Шато и приблизил к себе настолько, что нередко два Жана спали вместе на прекрасном сундуке черного дерева, изготовленном мастером Николя Вервером. Кроме няньки к Мари был приставлен воспитателем старый араб Махбуб, он потихоньку стал обучать ее арабскому языку и привязался к девочке, как к собственной внучке.