— А сколько еще дней пути отсюда до Алейка?

— С чего ты взял, что мы едем в Алейк? — сказал Бертран.

— А разве нет?

— Ход мысли у тебя правильный. Но мы едем в Массиат. Шах-аль-джабаль будет ждать нас там.

— Я не успел как следует выучить Коран, — заметил иерусалимский прецептор.

— Это не беда, — отозвался великий магистр. — Хасан давно уж освободил своих людей от подчинения предписаниям Корана.

Они двинулись дальше, миновали Гермонские горы и вскоре вдалеке заблестела лента реки Барад, за которой вздымались хребты Антиливана. Здесь они наткнулись на конный разъезд сирийцев, которые тотчас выхватили свои джериды и приготовились метать их, но Бертран де Бланшфор крикнул им что-то по-арабски, сделав при этом какой-то особенный жест рукой, после чего командир сирийцев отдал приказ и сарацинский разъезд двинулся дальше своей дорогой.

Переправившись через реку, переодетые тамплиеры стали подниматься в горы. Путь был нелегким, и когда, наконец, они добрались до замка Массиат, и кони и люди были изнурены до предела. Здесь, у подножия высокой, неприступной крепости, их моментально окружили одетые в белые халаты и красные кушаки люди, которые выросли словно из-под земли — так ловко они прятались за камнями.

— Эти ящерицы пасли нас от самого Барада, — сказал Жану великий магистр. — Наверняка ты не замечал этого.

— А если замечал? — фыркнул Жан, хотя и впрямь ни разу не заподозрил, что кто-то следит за ними и преследует. Он здорово натер себе между ног, и когда спрыгнул с коня, то от боли не удержался и упал. Его бережно подняли ассасины, помогли отряхнуться, после чего почтительно поклонились.

— За кого они меня принимают? — шепнул Жан великому магистру.

— За иерусалимского прецептора, — усмехнулся де Бланшфор. — Ничему не удивляйся и держись возле меня.

Их с огромным почтением повели в замок, построенный с большим искусством. Оглядываясь по сторонам, Жан мысленно признал, что взять такую крепость невозможно. Вскоре великий магистр и прецептор Иерусалима были представлены самому шах-аль-джабалю Хасану II; сорок лет тому назад сменявшему знаменитого Старца Горы, Хасана ибн ас-Саббаха. Глава западных, или, как они еще сами себя называли, шеркийских ассасинов, оказался глубоким стариком с усталым измученным взглядом, в котором, при виде Бертрана де Бланшфора лишь ненадолго блеснуло что-то радостное. Уже зная о том что Хасан недавно провозгласил себя великим имамом всех мусульман, Бертран в обращении к нему назвал его этим высоким титулом.

— Приветствую тебя, о великий имам, да пошлет тебе Аллах могущество и долголетие. Хвала Аллаху, повелителю миров! — сказал он по-арабски с большим чувством.

— Хвала Аллаху, ибо он один всемилостив, и милосерден, и дня судного единственный властелин он, — ответил шах-аль-джабаль на чистейшем лингва-франка, тем самым давая понять, что, если второй гость не понимает по-арабски, Хасан готов вести беседу на языке франков.

Жан знал по-арабски всю первую суру и дочитал ее наизусть до конца:

— Лишь пред тобой преклоняем колени и лишь к твоей взываем мы помощи: «На прямую стезю направи нас, тем путем поведи, который избрал ты для одаренных твоею милостию, но не той дорогой, которую ты дал блуждающим в неверии и гневом твоим опаленным».

Хасан улыбнулся смешному произношению Жана, поняв, что молодой спутник великого магистра тамплиеров плохо владеет арабским, и дальше повел беседу на лингва-франка.

— Вероятно, это ваш ближайший помощник, — сказал он, обращаясь к Бертрану и кивая в сторону Жана, — ежели вы взяли его с собой для беседы, а остальных своих спутников оставили за дверью этой комнаты?

— Жан де Жизор — мой зять, — отрекомендовал великий магистр, — и он — новый прецептор Эль-Кодса, то бишь, наставник. Я недавно ввел у себя в ордене эту должность.

— Такой молодой муэллим? — удивился Хасан.

— Прецепторы, — поспешил объяснить Бертран, — это не совсем то, что у вас муэллимы. Скорее это звание соответствует вашим рафикам.

Четыре фидаина внесли в комнату яства и вино, которое у ливанских ассасинов не было в запрете, ведь шах-аль-джабаль Хасан самовольно отменил многие из установлений ислама. Во время, легкого завтрака завязалась легкая беседа, после которой главный ассасин предложил уставшим гостям баню и отдых. Баня привела Жана в восторг, но Бертран сказал, что в замке Алейк баня еще лучше. Напарившись и смыв с себя всю пыль и усталость, великий магистр и прецептор отправились в отведенные для них покои, где их уже ожидали четыре томные гурии, готовые угостить всеми женскими восточными сладостями. Проведя с ними некоторое время и немного поспав, гости вновь встретились с шах-аль-джабалем для продолжения разговора, который, на сей раз, оказался необычайно важным. Хасан велел своим фидаинам удалиться, и, время от времени, просил Жана проверять, не подслушивает ли их кто-нибудь. Но приказы шах-аль-джабаля все еще были святы для ассасинов, и никто из них не посмел приблизиться к дверям уединенной комнаты. Хасан долго жаловался на свою старость и впал в рассуждения о том, зачем вообще люди стареют. Жан уж думал, что философствованиям старца не будет предела, как вдруг шах-аль-джабаль сказал:

— Недавно я заглянул в будущее и увидел свою смерть. Она произойдет очень скоро, уже в следующем году. Увы, мне не суждено умереть по своей воле. Аллах рассудил, что для души моей будет полезно, если меня убьют.

— Кто же посмеет это сделать? — изумился Бертран де Бланшфор.

— Тот, кто займет мое место, — скорбно вздохнув, отвечал имам. — Мне жаль его. Убийство не принесет ему длительного счастья, и в награду ему Всевышний пошлет смерть куда более лютую, чем моя. Худые времена наступают для воинства, созданного великим Хасан ибн ас-Саббахом, и для всего мира. Лучше было бы не родиться тем, кто в эти времена будет жить на свете.

— Неужто самой могущественной в мире силе грозит такая опасность? Разум мой отказывается верить! — воскликнул великий магистр.

— Увы, это так. — Шах-аль-джабаль тяжко вздохнул и, сунув руку за пазуху, извлек оттуда кожаную цисту, в каких обычно хранились ценные рукописи. — В виду того, о чем я только что сказал, я хотел бы передать великому магистру ордена тамплиеров этот свиток, являющийся на сегодняшний день самым грозным оружием против всего христианского мира. Я мог бы отдать его какому-нибудь из самых лучших вождей мусульманства, но они не сумеют сохранить тайну и, в конце концов, мусульмане передерутся из-за этого свитка. Вам я доверяю больше, чем своим единоверцам… Хотя, собственно, какое там единоверие!.. — Хасан презрительно усмехнулся.

— Я догадываюсь, что это за свиток, — взволнованным голосом промолвил Бертран де Бланшфор. — Неужели вам удалось добыть его?

— Да, мой друг, — важно кивнул Хасан. — Не стану подробно рассказывать, как все произошло. Эта бесценнейшая рукопись оказалась в руках у Транкавеля, вождя катаров…

— Что?! — взвился дё Бланшфор. — У Раймона? Быть того не может! И этот мерзавец даже не намекнул мне!

— Тем не менее, это так, — сказал шах-аль-джабаль. — Сразу после трибунала в Альби вождь катаров тайно встретился с папой Александром и показал ему рукопись. Папа пришел в ужас и клятвенно пообещал не поддерживать решений Альбийского трибунала, но тотчас же связался с тамплиерами Эверара де Барра, и тем — надо отдать им должное! — удалось прокрасться к Транкавелю к похитить у него свиток. Дальше за дело взялись мои люди, которые давно уже шпионили и за катарами, и за тамплиерами, подвизавшимися при дворе Людовика. Удар кинжала, нанесенный опытным фидаином в затылок де Барра, отнял у бедняги не только жизнь, но и цисту с бесценной рукописью.

— Эверар мертв? — воскликнул Бертран де Бланшфор.

— И низвергнут в аль-хутаму, — кивнул Хасан. — И вместе с ним умрет раскол в ордене тамплиеров. Сенешали де Барра подчинятся тебе, Бертран. Взгляни на этот свиток, о коем доселе ты был только наслышан. Вот она, рука того, кто пришел раньше Мухаммеда.