Внешне, в манере держаться — она была парижанка, но разговаривала высоким, звонким голосом с хорошим московским говором. Это было неудивительно, ведь она родилась и 22 года прожила в Москве, на Маросейке, здесь она окончила гимназию, Архитектурные курсы. В Москве же вышла замуж за французского офицера Андрэ Триоле, с ним и уехала в Париж, где через несколько лет они расстались. Сегодня, усмехаясь, она замечает: «Я волновалась, как вел себя Андрэ во время оккупации? Как-никак мы с ним носим одну фамилию, похожую на дурной псевдоним. Оказалось, что он вел себя порядочно».

Красота сестер всегда останавливала внимание окружающих, она служила вдохновением для поэтов, писателей, художников. Глаза Эльзы воспел в знаменитой поэме Луи Арагон, их не раз писал Анри Матисс, Ив Сен-Лоран создал костюм «Глаза Эльзы», вышив по черному бархату фиолетовым и золотым бисером необыкновенные зрачки. В двадцатые годы ее благосклонности тщетно добивались многие замечательные молодые люди, среди них Василий Каменский, Роман Якобсон, Иван Пуни, Виктор Шкловский, на их долю выпало пронести чувство к ней через всю жизнь, но остаться лишь друзьями. Она стала главным персонажем романа Шкловского «ZOO», который читают и сегодня, а Виктор Борисович говорил, что все его способности к несчастной любви ушли на героиню «ZOO» и что с тех пор он может любить только счастливо.

Разойдясь с Триоле, Эльза жила бедной жизнью в шикарном Париже одна, делая из чепухи забавные украшения, нанизывая бусы из чего придется и продавая их в дома Скиапарелли и Пату. Она говорила, что выйдет замуж только за красавца поэта — жизнь ее с детских московских лет была пронизана любовью к стихам. «Поэзию я всегда любила, органически, сама того не зная. И как целая эпоха вспоминается только оттого, что повеет сиренью или талым снегом, так и какая-то сторона прошлого вспоминается мне только стихами… Когда в уголке памяти оказываются, как невыметенный мусор, строки:

я немедленно вспоминаю гимназию, классы, раздевалку с ботиками… А стоит мне прочесть северянинские строки:

и сейчас же вспоминается Пятницкая, Архитектурные курсы, тогдашние друзья и переживания».

И первый девичий роман был у нее с поэтом, безвестным и бедным, который за неимением денег на извозчика, катал ее на трамвае мимо площади, которую через двадцать лет назовут его именем, а ему самому поставят там памятник. Владимир Маяковский! Она сразу же его оценила, едва услышав:

Она была потрясена: «Это был непосредственный восторг, который ощущаешь перед красотой пейзажа, морем или вечными снегами. Это была неосознанная благодарность за то человеческое, что было сказано, выражено стихами и тем самым приносило облегчение страждущим». До конца своей жизни Эльза Триоле оставалась лучшей переводчицей его поэзии во Франции. И каждый раз, проезжая мимо памятника Маяковскому в Москве, она не переставала удивляться: «Володя был такой красивый, элегантный, а почему на постаменте я вижу фигуру в таких бесформенных чугунных брюках? Совсем не облако в штанах».

Свои первые книги Эльза написала на русском языке, впоследствии же она сочиняла романы и рассказы, статьи и эссе по-французски. Трудно переоценить ее деятельность, ее неукротимое желание знакомить французов с русской культурой, а советских людей (в то время — советских) — с французской. Сегодня она пишет роман и театральную рецензию, завтра хлопочет об иллюстрациях к своему переводу «Капитана Федотова» В. Шкловского. Я видел ее на репетиции «Дяди Вани», переведенного ею, где она помогала режиссеру ценными советами, почерпнутыми из своей московской юности. Кстати, она познакомила Францию со всеми пьесами Чехова и у нее в изголовье висела засушенная роза из палисадника его ялтинского дома. Вот она с Константином Симоновым (соавтором-сценаристом) просматривает материал фильма «Нормандия — Неман» и спорит, спорит с продюсером Каменкой, добиваясь своего. Это она одна из самых активных устроителей выставки в Лувре неизвестного французам гениального примитивиста Пиросманишвили. Это она организовала и прокомментировала выставку Маяковского, которую провезли по городам Франции. Это она придумала, чтобы знаменитая Любовь Орлова сыграла в Москве «Милого лжеца» Килти, переведенного ею и поставленного Ниной Михоэлс. Это она на страницах газет представляет парижанам новую повесть Чингиза Айтматова, последнюю роль Николая Черкасова и еще незнакомую французам Плисецкую. Во время первых гастролей артистки, в рецензии «Откровение зовут Майя» она писала: «Плисецкая — единственная балерина на сцене Гранд Опера, перед которой подняли занавес 27 раз!» В свободный от спектакля вечер они пошли с нею в «Фоли Бержер»: «Вдруг в конце первого отделения вышла их премьерша, едва прикрытая лишь цветком и, объявив, что среди зрителей знаменитая балерина, с огромным букетом пошла к тому месту, где мы сидели. Публика устроила овацию, все повскакали с мест, поднялась толчея, толпа обнаженных девушек, украшенных одними грудями, ринулась со сцены к Майе, и у нас было впечатление, что мы в бане. Все хотели пожать руки Плисецкой, поцеловать ее и мы еле ноги унесли».

В Париже Эльза жила в разных квартирах — то в скромных, дешевых и неудобных, то в сносных, то в комфортабельных и роскошных. Я был в ее последней квартире на Левом берегу, в шикарном квартале, хотя комфортабельной квартиру можно было назвать чисто условно — просторные, красивые апартаменты высоко под крышей, но дом старинный и лифта нет, а сердце уже работает на пределе и возвращение из города — проблема, ибо подниматься с каждым днем все тяжелее… Комнаты обставлены с артистическим вкусом, не без снобизма, но никакой богемы, все респектабельно — тысячи книг, и русских и французских, новейшая живопись — Пикассо, Брак, Шагал, Матисс — все с дарственными надписями, ее кабинет увешан любимыми фотографиями, где тесно сплелись Россия и Франция. На столе рукопись перевода Марины Цветаевой. Видимо, об этом она писала в письме: «Перевела из Цветаевой четыре стихотворения. Она поэт настоящий — тяжелый, невыносимый и со своим, даже не голосом, а криком — отзвуки, скажем, Маяковского, Пастернака есть, но есть свое, из нутра и из таланта идущее. Когда переводишь и начинаешь соскабливать глянец, то туг-то она и оказывается».

Я ее спросил о Цветаевой, встречались ли они? «Я ее довольно хорошо знала, хотя не очень любила, мы слишком были разные. Но поэт гениальный, иначе я ее не переводила бы. А этот ужас с Эфроном и ее бегство! Как, ты не знаешь? Ах да, у вас об этом не пишут, ну, как-нибудь потом, это долго. А история с кораллами была уже в Москве — слышал о ней? Правда, к стихам она не имеет отношения. Лиля подарила крупные коралловые бусы Елене Тагер. Когда Марина Ивановна увидела их, она стала просить Тагершу отдать эти бусы ей, уж очень понравились. Каждый раз, как встречала ее, так и просила. «Я не могу, — отвечала та, — мне их подарила Лиля Юрьевна». «Так попросите ее, чтобы она разрешила вам отдать эти бусы мне!» Та, помявшись, спросила Лилю. И Лиля, несколько обескураженная, что ее подарок хотят передарить, все же разрешила, учитывая, что кораллы будет носить Цветаева, которой этого так хочется. Тагерша отдала их Марине Ивановне, а та на следующий же день… их продала!» — «Ну, не может быть!» — «Как так не может быть, когда Тагерша сама, каясь, сказала об этом Лиле. И очень на Марину похоже. Знаешь, как реагировала Лиля? Она сказала: «Бедная! Представляю, как она нуждалась».

Эльза пригласила меня поехать на уик-энд к ним на дачу. В начале пятидесятых годов они с Арагоном решили подыскать себе к надвигающейся старости загородный дом и в конце концов остановили свой выбор на… полуразрушенной мельнице неподалеку от Парижа, в местечке Сен-Арну. Мельницу перестроили, получился уютный и оригинальный дом. «Боже мой, наконец-то мы отрезаны от всех этих любителей пожирать чужое время!» Для нее было важно одно — писать. Чем дальше — тем времени все меньше, «не успеешь отметить один день рожденья, как уже наступает следующий», а она была полна планов и надеялась, что судьба будет милостива…