13-го вылетели в Биот, из аэропорта сразу поехали в класс, где она сделала экзерсис и где ее уже ждал партнер Руди Бриане. Кое-как перекусив в буфете, долго с ним репетировала. Вечером поехала в театр, чтобы примериться к сцене, где на другой день предстояло танцевать «Больную розу» на вечере памяти Фернана Леже.

14-го после класса была репетиция с оркестром на сцене. В четыре пообедала и поехала на выступление.

15-го утром улетела в Париж, где днем встречалась с культур-атташе и Сориа относительно работы с Роланом Пети. Потом примерка костюмов у Кардена, долго подбирали головные уборы для «Синей птицы».

16-го полетела в Марсель к Ролану Пети обсудить с ним новую работу, хотя пока все туманно. За полночь говорили с Пети и Зизи Жанмер.

17-го поехали на машине в Канн на фестиваль, где была премьера фильма-балета «Анна Каренина». В отель не успевали, и Майя переоделась за кулисами и появилась в ложе, когда уже погас свет. Публика не знала, что Плисецкая в зале, и тем приятнее было услышать аплодисменты, которые раздавались по ходу картины. Затем пресс-конференция и вечером самолетом в Париж».

«18-го. Самолет из Парижа прилетает в Москву-в 20.00, и поэтому я вылетела утром из Парижа в Вену, — рассказала уже сама Плисецкая. — Там пересела на московский самолет. Он приземлился в Шереметьево в 17.15, Щедрин и таможенники меня ждали у трапа. Я прыгнула в машину, которая примчала меня в театр, и станцевала «Кармен», как стояло в афише. К счастью, она шла после «Шопенианы», и я успела разогреться».

Какую нужно иметь волю и самодисциплину — три страны в один день и вечером спектакль! И тем пародоксальнее звучит ее ответ на вопрос в интервью: «Ваша основная черта характера?» — «Спонтанность». Судя по всему — это касается творческих импульсов.

Много лет она занималась в классе у Асафа Мессерера. Это мужской класс, единственная женщина — Майя. Она стояла у палки в самом центре, слева и справа от нее премьеры — Васильев и Лавровский. Мессерер давал комбинации упражнений, но замечания делал крайне редко. «Если он будет каждого поправлять, то мы будем заниматься до глубокой ночи, — говорила Майя. — Хочешь хорошо танцевать — делай то, что предлагает Асаф. Так же — если хочешь хорошо играть Гоголя — точно произноси его текст. И все будет в порядке».

Мужской класс требует гораздо больше физических сил, чем женский. Класс Мессерера известен не только как лучший в Большом, но и как самый трудный. Постепенно танцоры, поблагодарив педагога, уходили, и к концу урока осталось лишь три человека. «Вот видишь, все скапутились, а я ишачу. Иначе я не была бы тем, что я есмь!»

Но дело, конечно, не только в беспощадных экзерсисах и седьмом поте — в юности она не особенно отличалась прилежанием. Это дар неба. В последние годы она занималась в театре по 25 часов в сутки, и ничего, кроме сцены, ее не интересовало — ни люди, ни страны, ни дом, ни слава, ни имидж — ничего, кроме Танца!

Когда смотришь занятия в классе, где рядом с Плисецкой другие солисты, то бросается в глаза, что у нее не упражнения, а танец — и происходит это непроизвольно, в силу особенности ее тела и ее таланта. Даже самые элементарные движения выходят у нее удивительно одухотворенно. Иначе не получается.

И сегодня, в 1996 году, в Мюнхене, где она живет, Плисецкая ежедневно приходит в репетиционный зал Оперы, становится к станку и делает свой экзерсис — по-прежнему артистично, с совершенным чувством танцевальной формы, и становится очевидным, что беспощадное время не осмеливается сделать с этой женщиной то, что оно делает с другими.

Анна Павлова вспоминала экзерсис в первый день своего ученья: «С тех пор моя жизнь превратилась в ад».

«А разве нет?» — соглашается с нею Плисецкая. Эти вечные классы! Летом на даче, в отпуску, когда, казалось бы, можно выкинуть из головы весь этот балет, она неустанно делала тот самый экзерсис, который превращает в ад жизнь балерины.

Никогда не забуду — держась за перила, она стояла в проеме двери на терраске своей скромной дачи в Снегирях и под музыку магнитофона делала ежедневный класс — с явным неудовольствием на лице. Вероятно, ей, как всякому на отдыхе, хотелось в лес по грибы, или в гамак с книгой, или же просто разложить пасьянс — почему нет? Однако в простом спортивном костюме она продолжала делать плие, батманы и застывала в аттитюде. Техника балетного ремесла на моих глазах превращалась в красоту танца, ради которого поклонники балета пересекают океан, чтобы увидеть Плисецкую в «Айседоре» или в хореодрамах Щедрина.

Назовите мне балерину, которая в ее годы танцует «Лебедя» так, что потрясенный зал неистово требует повторения и после «биса», исполненного с тем же вдохновением и трепетом, ничуть не успокаивается! Так было на незабываемом юбилее актрисы 28 ноября 1995 года в Большом театре России.

И в тот вечер я слышал, как один зритель сказал другому, выходя из ложи бельэтажа: «Да, Плисецкая еще раз доказала, что Терпсихора действительно существует!»

Вот он сидит на бархатном диване среди чуждой ему роскоши дорогого парижского отеля и чувствует себя вполне непринужденно. На нем невиданный балахон, все его любимые амулеты, цепи и перстни сверкают, он перебирает четки и говорит о том, как власти вычеркнули его из жизни на пятнадцать лет, тем самым «абортировав из биографии несколько фильмов». Его то сажали в тюрьму, то просто не давали работать. Нет такой статьи уголовного кодекса, которую не приписали бы ему, и ни одного смертного греха, в котором бы его не обвинили. Воровство, спекуляция, изнасилование, совращение юнцов и старух — да, да, это тоже, а как же иначе? — и, конечно, национализм, хотя по природе своей он — ярко выраженный космополит. Не считает нужным дублировать на русский язык свою знаменитую картину «Тени забытых предков» — националист! Считает нужным дублировать на азербайджанский язык своего же «Ашик-Кериба» — опять националист! Он улыбается и, принимая усталую позу, говорит, что ему остается снять лишь немой фильм, который не потребует дубляжа. Диссидент ли он? Безусловно! Только не в политике, а в искусстве.

Работавший с ним оператор Антипенко однажды сказал: «За Параджановым хотелось ходить и записывать. И жаль, что это никому не пришло в голову».

Это не так — мне пришло. Все годы нашего знакомства я вел более или менее регулярные дневниковые записи о встречах с ним, о его делах и разговорах, причудах и острых словечках. Я храню все его письма, рецензии, интервью и эссе о нем. Часто его фотографировал, записывал на «маг», один раз снял на видео. И сегодня, когда его нет, мне достаточно открыть папку с надписью «Сережа», чтобы воскресить многое, ставшее уже историей. Мы никогда не обращались к друг к другу по имени-отчеству, и, думаю, меня не обвинят в амикошонстве, если я буду называть его просто — Сережа.

Ни одного часа своей жизни он не провел в простоте душевной. Идет, например, по улице, остановится возле витрины, все осмотрит, зайдет в магазин и все порекомендует переставить. Едет в троллейбусе и обязательно расскажет окружающим препотешную историю. Сядет в гостях за стол, все пересервирует и еду подправит специями и травами. А после спектакля обязательно пойдет за кулисы и забросает его участников предложениями. Однажды в Киеве ему так понравилось представление, что он поднялся на сцену, упал на колени и поцеловал пол!

Писать о нем можно бесконечно, ибо не было в его жизни двух одинаковых дней, и ему достаточно было дойти до булочной в конце переулка, чтобы вернуться, полным всяких историй: «Соседская бабка крутила гоголь-моголь и все уговаривала этого золотушного Резика, чтобы он съел. Я на него прикрикнул, он взял стакан и стал раскручивать гоголь-моголь в обратную сторону. Сначала появился желток, потом яйцо, за ним цыпленок и, наконец, курица! Бабка окочурилась».

Ради красного словца он не щадил и родного отца: «Папа торговал фальшивыми кроватями». (?!) На вопрос «Фигаро» — почему он не поехал в Канны? — ответил: «Не было штанов!» Прочитав о себе, что он сделал лучший украинский фильм и лучший армянский фильм, воскликнул: «Пошлите меня в Африку, и я сниму лучший африканский фильм, я вам напридумываю кучу старинных папуасских ритуалов, не хуже, чем гуцульских в «Тенях забытых предков!»