— На тебя же не угодишь! — с улыбкой глядя на брата, сказала Аня.

— Спроси «Жизнь во мгле». Ребята хвалили. А не будет, тогда бери «Искатели».

Гешка стоял перед Аней лохматый, раскрасневшийся, с темным пушком над верхней губой. «Вот тебе и младший брат! — ласково подумала она. — Я ведь не читала ни той, ни другой книги».

— Ладно, — сказала Аня. — Ниночка, сделай дяде ручкой.

Аня шла с дочерью на руках по чисто выметенной улице, пригретая тихим солнцем. Люди, идущие навстречу, почти все улыбались. Вдруг Аня увидела Ивана Рябченко. Он шел без пальто, в синем бостоновом костюме и желтых туфлях, в белой рубашке. Красиво выделялась его загорелая шея. Иван, как и все сегодня, улыбался.

«Послезавтра первое января. Только у нас в Каховке может быть такое!» — подумала Аня и ждала, когда поровняется с ней Иван, чтобы сказать ему это. Но, видимо, и он заметил ее. Перестав улыбаться, он как бы ненароком перешел на другую сторону. Аня сразу правильно поняла его движение и очень рассердилась. Солнце словно померкло в этот ясный, безоблачный день.

Аня знала, что Рябченко и его приятель поступили на завод железобетонных изделий и как будто пока не собирались трогаться с места. Многие в Каховке осуждали хлопцев, вернувшихся назад с Ангары, и все сходились на том, что нечего было мотаться туда-сюда. «Ага, боишься меня? — захотелось Ане сказать вслед Ивану. — Ага, стыдно?» Но что-то удержало ее, она покраснела, ускорила шаг.

— Нинка, а ну прекрати пускать пузыри! — строго сказала она дочери.

Однажды Гешка явился вечером домой из техникума, распираемый какой-то важной новостью. Он бросил на сундук связанные тонким ремешком потертые учебники и принялся ходить около Андрея.

— Ну, чего там у тебя? — степенно спросил его Андрей.

— Николай Севастьянов получил письмо от Оружейникова! — солидно сообщил Гешка и обвел всех торжествующим взглядом, словно лично ему было адресовано это письмо. — Нахваливает Ангару: мол, красивее реки не видал. На Ивана Рябченко и Костю Минаева очень сердит. Никогда, пишет, не ожидал, что они так поступят. А в конце просил передать всем, всем, всем, у кого есть совесть, пусть приезжают.

Андрей как будто с укоризной взглянул на Гешку, встал и неторопливо направился к двери. Проскрипели шаги по кирпичной дорожке, взвизгнула калитка. Аня застыла с иголкой в руках. Гешка сидел очень довольный собой. Елена Митрофановна, пожав плечами, ушла на кухню.

Андрей все не возвращался, и Аня выбежала на крыльцо. Спокойно садился на землю снежок. Ане не было холодно с непокрытой головой. Она терпеливо ждала Андрея. Он пришел и, смахнув с крыльца сухой снег, сел рядом.

— Где был так долго? — спросила Аня.

— Гулял.

Он обнял Аню за плечи и неожиданно спросил:

— Поедем?

Она ответила, поняв все:

— Поедем.

— А устроимся там, я вернусь и заберу мать, — сказал Андрей. — Вспомни, как она артачилась, не хотела продавать свою хату-развалюшку. Что поделаешь? Старый человек. Ее надо тоже понять... Гешка пока с ней. Останется не одна.

Больше всего Елена Митрофановна рассердилась на Андрея. С Аней она еще кое-как говорила, а на него не хотела даже смотреть. Она постоянно ходила заплаканная, с красными веками, и злые слезы безостановочно бежали по серым щекам. С Ниночкой она почему-то стала обращаться грубо, почти швыряла ее в подушки, когда собиралась кормить кашей, а натягивая тугие чулки, готова была, казалось, оторвать внучке ноги. Гешка ходил торжественный и старался не оставлять надолго Андрея, тяжело переживавшего ссору с матерью. Помогая укладываться, Гешка суетился больше всех, бегал за папиросами для Андрея, гладил ему брюки, не отказывался и нянчить Нину, когда всем было некогда.

Ранним утром, нагрузившись чемоданами и тюками, вся семья отправилась к остановке автобуса, который должен был доставить молодых к поезду в Херсон. Аню била дрожь, она оглядывалась по сторонам, запоминая на всю жизнь и желтые листья, кое-где оставшиеся на деревьях, и объявление о новогоднем бале, которое забыли снять, и старую гипсовую урну со смазанной при отливке лепкой. На мать Аня старалась не смотреть. Елена Митрофановна не плакала, лицо ее казалось надменным, губы плотно сжаты. Гешка, в кепчонке, сдвинутой набок, в курточке с поднятым воротником, руки в карманах, трогательно длинный в своих коротких брюках, храбрился изо всех сил.

— Тоське там привет, — говорил он. — А вы там разворачивайтесь на всю мощь. Надо им всем доказать, что такое настоящие днепростроевцы!..

Он, кажется, не совсем сознавал, что говорил. Глаза были несчастные, и на бледном озябшем лице особенно наивно выглядели мальчишеские первые усы.

Когда автобус подошел, все засуетились. Елена Митрофановна хваталась за самые тяжелые вещи. Она крепко поцеловала Андрея куда-то в ухо, Аню — в висок, потом принялась целовать Нине пухлые ручонки, и казалось, этому не будет конца. Она не плакала, глаза ее яростно блестели, говорить она не могла, у нее перехватило дыхание.

— Ну, с богом, — выдавила мать и махнула рукой.

И когда тронулись, Аня увидела в окно грузно бегущую вслед за автобусом мать в старом бархатном, сшитом еще в девичестве пальто, и услыхала крик:

— Ниночка, пташка моя, рыбочка!..

Андрей сжимал руку Ани. Мимо плыли, сливаясь, дома Новой Каховки...