Через месяц я и Сергей полностью втянулись в работу наравне со всей бригадой. Единственное, во что нас не посвящали детально, — это обработка ящиков со спиртом, водкой, коньяком, вином. На эти грузы существовал предельный процент боя. Если этот процент превышал установленный лимит, значит, экспедитор нёс убытки, если процент был меньше, то бригада премировалась этой продукцией. Вагон с водкой разгружали под надзором нескольких экспедиторов. Однако бригада всегда неизменно получала свой процент с вагона и плюс к тому имела несколько бутылок товара путём подмены целых бутылок на битые внутри вагона. Этот бой учитывался в счёт убытков железной дороги. К делёжке напитков мы допущены не были, и запрет выполнялся неукоснительно весь срок нашей работы в бригаде Капитана.
Первая месячная зарплата за двести рублей, новые впечатления, новые знания переполняли душу: «Я выдержал, я могу, я умею», — звучало во мне. Позднее пошли летние, весёлые для нас и лёгкие грузы: ящики с помидорами и огурцами, перцами, вишней, черешней, яблоками, виноградом, арбузы и дыни. Экспедиторы и грузчики соблюдали неписаное правило: разгрузили вагон аккуратно и в срок — получай премию, каждому по два ящика фруктов или овощей или по два арбуза на выбор. Это количество груза, которое можно унести с собой, без помощи дополнительной тары. Только Витюша — громадный, плечистый блондин, стриженный под бокс, с розово-красным лицом, глуповатой улыбкой на лице, покорёженной на войне левой рукой, легко брал по два ящика в каждую руку и спокойно шёл к причалу на теплоход, переправлявший всех на правый берег в город. Витюша всю войну прошёл в армейской разведке, дослужился до младшего лейтенанта. Имел три ранения и множество наград. После работы, крепко выпив, он с улыбочкой, захлёбываясь, рассказывал о шокирующих, ужасных подробностях похождений разведчиков в оккупированной Германии, и даже видавшие виды грузчики отводили при этом глаза, а Капитан командовал: «Витюша! Стоп, закрой шлюз!». Витюша замолкал и сидел, глуповато открыв рот и бессмысленно и отсутствующе глядя в угол бытовки. Его в бригаде недолюбливали и побаивались, но Капитан всячески опекал его, хотя и держал, что называется, в ежовых рукавицах.
В это лето и осень я кормил домашних отборными овощами и фруктами. Бокастые крупные арбузы под кроватью лежали до глубокой осени. Практичная мама варила сливовое варенье, из винограда делала вино.
Когда август подходил к концу, в институте объявили, что студентов посылают на сельхозработы в деревню, а желающих парней — на погрузочно-разгрузочные работы в порт и на железную дорогу. Мы с Серёгой, естественно, остались в своей бригаде и ещё три месяца отработали с Капитаном.
В ноябре учёба возобновилась. Студенты погрузились в череду лекций, семинаров, курсовых проектов, лабораторных занятий. Тогда и возникла наша бригада во главе с Борей. Работали на погрузке-разгрузке, и тут мой опыт работы с Капитаном очень пригодился.
Я жил с родителями, и у нас в квартире был телефон, что по тем временам было редкостью. Работодатели — разный торговый люд — могли легко связаться по этому телефону и предложить вариант для халтуры. Боря вёл переговоры с заказчиком солидно, дипломатично и выдержанно, но при этом твёрдо защищал интересы бригады. В результате мы трудились по расценкам для профессиональных грузчиков, в то время как большинство студенческих бригад были вынуждены соглашаться на более низкие расценки. Такое доверие заказчиков надо было отрабатывать сполна. Работали дисциплинированно и днём, и ночью, неукоснительно соблюдая сроки и условия. Иногда разгрузка барж и вагонов затягивалась на несколько суток, и тогда спать приходилось прямо в трюмах, на кипах пустых мешков или в вагончиках-бытовках на полу. Тут же варили картошку в ведре, кипятили чай, нарезали селёдку, колбасу и хлеб и жадно ели, особо не заботясь о чистоте рук и сервировке стола.
В тот памятный день на пляже в основном отдыхали ребята из нашей дружной бригады, но были и студенты со стороны. Постепенно пикник исчерпал себя. Вино было выпито, нехитрые закуски съедены, злое июньское солнце жгло беспощадно. Первыми покинули пляж два крепыша соломбальца с механического факультета, сказавшись больным, ушёл наш однокурсник Саша. Оставшиеся ребята, ещё не отдохнув полностью от предыдущей тяжёлой двухсуточной халтуры по разгрузке баржи, стали собирать вещи, вытряхивать песок из одежды, собирать мусор. Я чувствовал, что глаза слипаются и усталость давит на плечи. «Надо двигать домой, досыпать» — подумал я.
В это время всеобщее внимание привлёк Борис. Наш бригадир стоял, уже полностью одетый, держа в одной руке ботинки, другой хлопая себя по одежде, по наружным карманам, одновременно шаря глазами вокруг по песку и по скамейкам. «Деньги, деньги пропали», — наконец выдавил он. Как выяснилось, деньги, около трёх сотен рублей, лежали у него в нагрудном кармане клетчатой рубашки, который застёгивался на пуговицу. Чтобы представить масштаб цен того времени, напомню, что бутылка водки стоила тогда меньше трёх рублей, килограмм хорошего мяса — рубль восемьдесят, зарплата служащего в среднем составляла около ста пятидесяти рублей в месяц. Получив диплом инженера и работая по распределению в проектном институте, я имел в месяц восемьдесят пять рублей зарплаты и был вынужден по выходным халтурить, разгружая вагоны.
Мы разгребали и шевелили песок, разбирали мусор, заглянули в урну — денег не было. Все, унылые и озабоченные, уселись под грибок и стали обсуждать, что делать дальше. «Деньги стибрили», — изрёк Батько Квадратько. Его отец работал в милиции в уголовном розыске. — «Поэтому сейчас обыщем друг друга и будем решать дальше». Обыскали друг друга быстро, в лёгкой летней одежде это было нетрудно. Денег не было. Я лихорадочно заставлял себя вспоминать, думать, анализировать. В памяти всплыло влажное, вялое рукопожатие Сашки, когда час назад он прощался с нами, и напряжённый, мгновенный, как выстрел, взгляд, который он бросил исподтишка в мою сторону, одеваясь под грибком. Интуиция, автоматический, непроизвольный анализ впечатлений, эпизодов, неясных образов родили во мне необъяснимую уверенность: «Сашка! Это Сашка!» — произнёс я громко и решительно. «Похоже, так, — подтвердил Батько Квадратько. — Механики прибились к нам в последний момент, уже на пляже, они не знали, что мы с деньгами, значит, Сашка».
Сашка жил на улице Правды (теперь улица Иоанна Кронштадтского) в громадном, довоенной постройки, трёхэтажном доме, в отдельной трёхкомнатной квартире. Его отец был главным редактором областной газеты, мать не работала, брат — моряк — ходил в загранку, сестра училась в школе. Мы с Женькой поднялись на второй этаж, позвонили. Дверь, запертая изнутри на цепочку, приоткрылась, выглянула мать, крашеная брюнетка в ярком халате. «Сашеньки нет дома, когда будет, не знаю», — затараторила она, не открывая полностью дверь. «Передайте ему, что, если он не отдаст сейчас деньги, которые украл, мы все вещдоки и рубашку отдадим в уголовный розыск, моему бате, пусть проверят отпечатки пальцев, заведут дело, тогда Сашке каюк». Дверь резко захлопнулась, и мы с грохотом спустились по деревянной лестнице вниз. Возле крыльца ждали ребята. Импровизированный демонстративно-шумный митинг привлёк внимание соседей, в окнах появились любопытные лица, вот и в Сашкиной квартире отворили окно, сквозь занавеску высунулась рука, и к нашим ногам шлёпнулся газетный свёрток с деньгами.
В сентябре начались занятия в институте. Сашка вёл себя невозмутимо, спокойно, тем более что большинство однокурсников ничего не знало о случае на пляже. Неуёмное чувство справедливости и юношеский максимализм сплотили нас. На второй день учёбы я встал перед лекцией, коротко изложил суть происшедшего и предложил студентам высказаться. Желающих выступить не нашлось, но выкрики с мест были единодушны и решительны: «Выгнать! Отчислить!» Женьке поручили передать общее требование однокурсников в деканат, что он и сделал.
После этого началась необычная, противоестественная борьба с администрацией, профкомом, парткомом, комсомольским комитетом. Необычность ситуации была в том, что инициатива шла от низов, от студентов, а не наоборот, как обычно, а такая инициатива была в те времена в диковинку и начальством не приветствовалась. В течение месяца нас неоднократно собирали вместе, беседовали, прорабатывали, убеждали простить виновного, не губить жизнь юному студенту, который случайно оступился. Всё было тщетно. Обычно очень инертные в общественных делах, студенты всего курса чем дальше, тем упорнее стояли на своём.
