«Ты сможешь устроить меня на грузовой рейс завтра? — спросил я. — Что-то не хочется суетиться, спешить на свой рейс». «Конечно смогу», — не задумываясь ответил друг, успокоительно похлопав меня по плечу. Выпив по последней, мы расслабленно сидели у костра. Сонные, помятые спутники вылезли из машин и присоединились к нам. Я извинился и пошёл на лунку смаковать, как оказалось, последние поклёвки на Печоре.

На другой день рано утром мы были уже в аэропорту и окончательно договорились о моём полёте на грузовом рейсе до Архангельска. За полчаса до отлёта к нам подошёл наш приятель в лётной фуражке, руководивший отправкой рейса, и растерянно сообщил, что самолёт, на котором я не полетел, упал на подлёте к аэропорту Талаги и взорвался.

Ему было тринадцать лет, и был он сыном генерала авиации. Вот уже несколько месяцев его семья жила на первом этаже недавно построенного, окрашенного в жёлтый цвет кирпичного дома, в трёхкомнатной, шикарной по тем временам квартире. На восстановлении города, на стройках работало много пленных немцев, и мы с ребятами часто общались с ними, выменивая у них на медяки, на хлеб, на сахар разные поделки: деревянные игрушки, рогатки, свистульки и прочую дребедень, которую немецкие умельцы мастерили своими руками на продажу. Удивительно, но никакой злости, мстительной неприязни мы к ним не испытывали, хотя кровавая война закончилась всего несколько лет назад и город ещё был полон развалин домов и строений. Вдоль лесных дорог можно было видеть остатки сгоревших танков, автомашин, орудий и самолётов. При сборе грибов и ягод в лесу иногда попадались и разложившиеся трупы, пробитые каски, сапёрные лопатки, боеприпасы, гильзы, котелки, ржавая военная рухлядь — печальные следы прошедшей войны.

Через дорогу от нашего дома, огороженные глухим забором, были расположены развалины пятиэтажного дома из красного кирпича. Участок зарос бурьяном, лопухами, молодыми побегами ивы. Для нас это был тайный клуб, место для встреч и запрещённых игр, выяснения отношений. Изоляция от мира взрослых придавала этому месту оттенок таинственности и скрытой опасности. Обугленные остатки здания служили фантастическими декорациями нашего детства и вместе с тем каждодневной, обыденной реальностью:

— Куда пошли?

— В развалины.

— Где сегодня встречаемся?

— В развалинах.

— Где его искать?

— В развалинах.

— Где будем драться?

— В развалинах.

В дворовую компанию мальчишек Генка так и не успел влиться. Нас разделяли его подчёркнутая самостоятельность и независимость, и, конечно, мы не могли принять его внешнюю броскость и необычность. Одевался Генка в шикарные, на молниях, иностранные куртки, носил узкие брючки, невиданные пёстрые носки, коричневые сияющие ботинки на толстой светло-жёлтой подошве. Всё у него было ненашенское: яркое, красивое и необычное. Особенно поражали его бледное лицо, тёмно-рыжие, зачёсанные назад длинные волосы, пружинистая походка, сосредоточенный взгляд в упор, уверенное и независимое поведение. Он всегда смотрел вызывающе прямо, не отводя глаз. Разговаривал неторопливо, складными вежливыми фразами. Некоторые свидетели утверждали, что иногда от него пахло одеколоном. Чаще всего мы видели его выгуливающим собаку жёлто-бежевой масти с большими грустными влажными глазами, чёрным блестящим носом, выдвинутой вперёд нижней челюстью, плоской мордой, мускулистой грудью и подрезанными хвостом и ушами. Сначала мы между собой называли собаку бульдогом, но знатоки объяснили, что эта немецкая бойцовая порода называется боксёр. При нападении собаки этой породы первый удар наносят лапами, подобно ударам в боксе, — отсюда и название. Видимо, в отместку за подчёркнутую независимость и за то, что он не такой как мы, за его невиданные ботинки откуда-то появилась нелепая и гаденькая кличка Говночерпалка, которая циркулировала между нами:

— Говночерпалка сегодня на новом велике катался.

— Говночерпалкин пёс сегодня соседскую собаку порвал.

— Говночерпалка утром на пробежку выходил.

— Говночерпалкин батя сегодня на чёрной эмке приехал, — фиксировала уличная разведка.

Между тем, наша мальчишеская жизнь, подобно броуновскому движению[5], казалось, не замирала никогда: настольный теннис, баскетбол, волейбол, хоккей, коньки, лыжи, ледяные горки, лапта, чижик, казаки-разбойники, чугунная жопа, чехарда, запуск воздушных змеев, стрельба из самодельных луков и рогаток, походы в лес за грибами и ягодами, рыбалка, купание в реке и на озеру. Да разве всё перечислишь? Кроме упомянутых занятий, игр и увлечений, которые протекали самостоятельно, без инструкторов и тренеров, мы занимались ещё в многочисленных бесплатных секциях и кружках. Мой брат, старше меня на пять лет, прыгал с парашютом, учился летать на планере, увлекался велоспортом.

В микрорайоне, где мы жили, около Дома офицеров располагались две спортивные площадки: баскетбольная и волейбольная. Играли там целыми днями, а летом, в пору белых ночей, игра захватывала и ночное время. Команды сбивались стихийно. Когда не хватало взрослых игроков, брали и подростков, а те могли пригласить в игру и младших ребят.

В тот сентябрьский день трава и деревья уже пахли по-осеннему. Мы возвращались из школы мимо Дома офицеров. Возле баскетбольной площадки зрителей было много. Крики и свист болельщиков были слышны издалека. Вовсю шла игра. Команды были собраны из взрослых, юношей и подростков и пацанов десяти-двенадцати лет.

В младшей команде играл наш сосед. Он был в синем тренировочном костюме с белым кантом по вороту и белыми лампасами на брюках. Его движения были ловкими и точными, хотя и двигался он неторопливо, без суеты и горячности, мяч у него отнять было сложно, а его броски по кольцу и точные пасы неуклонно продвигали команду к выигрышу. В другой команде играли уже взрослые мужчины и юноши восемнадцати-двадцати лет. Им было обидно проигрывать сборной мальчишеской шантрапе, и поэтому напряжение на площадке росло. Болельщики свистели и орали, а счёт уверенно рос в пользу мелковозрастной команды.

Команда взрослых, не на шутку обозлённая и расстроенная, начала хамить и позволять себе грубость и откровенное силовое давление. Самый рослый из противников, на голову выше Генки, с роскошной рельефной мускулатурой, молодой красавец мужчина широко развёл руки и нахально схватил Генку под кольцом, не давая ни выпрыгнуть, пробить, ни передать мяч партнёру. Генка резко присел, сделал шаг в сторону, уходя низом от противника, но сильный толчок в спину опрокинул его на бок. Он упал, не выпуская мяча. Игра остановилась, Генка встал, не глядя бросил мяч зрителям, шагнул навстречу сопернику, что-то сказал грубияну, глядя в упор, ещё что-то повторил и пригрозил пальцем. Тот небрежно с высоты своего роста, растопыренной пятернёй, целя в лицо, попытался оттолкнуть его, но парнишка внезапно поднырнул под локоть соперника и оказался почти вплотную с красавцем, между его разведенными в стороны руками. Генкины полусогнутые руки моментально выдали серию коротких боковых ударов. Кулаки двигались часто, как барабанная дробь, без пауз, чётко и быстро. Несильные, но очень точные удары в голову и подбородок ошеломили противника. Он стоял, вращая мутными глазами, раздвинув локти и пытаясь сообразить, что с ним произошло, затем, балансируя руками и всем телом, неуверенной, пьяной походкой дошёл до скамьи и рухнул на неё. Генка с совершенно белым лицом, как всегда, неторопливо подошёл к мужчине, наклонился, сказал что-то и всё так же неспешно, не оглядываясь пошёл в сторону дома в абсолютной тишине среди зрителей и игроков. Все, видимо, понимали его правоту и справедливость произошедшего.

После этого случая мальчишки вовсю обсуждали эту стычку. Всплыла информация, что Генка — чемпион Ленинграда по боксу, что его батя служил в Германии, что в школе он отличник, что у них свой трофейный автомобиль и он иногда его водит. Нелепая кличка, выросшая из-за его роскошных ботинок на жёлтой подошве, умерла и более в наших разговорах не звучала. К сожалению, Генкиного отца вскоре перевели на новое место службы в Архангельск, и через месяц после этого случая Генка исчез из нашего двора и из нашей жизни навсегда.