Надо заметить, что зимней рыбалкой я занялся раньше, чем летней, не считая мальчишеского баловства с самодельной удочкой на озёрах и речках послевоенной Карелии. Когда я начинал осваивать зимнюю рыбалку в Архангельске, то большинство любителей подлёдного лова обычно ездили до посёлка Конвейер на берегу Корабельного рукава и до деревни Патракеевки в устье реки Мудьюги, впадающей в залив Сухое Море.
От посёлка Конвейер пешком мы шли через Корабельный рукав, по Кривой Стрежи, добирались до острова Камбальего и далее по протокам, если хватало сил, до Двинского залива.
До Патракеевки доехать можно было по старому разбитому зимнику вдоль Сухого Моря на мощных, проходимых грузовиках. Выезжать приходилось с вечера, так как дорога занимала восемь — десять часов. Бензина в баках едва хватало, чтобы вернуться домой. Когда военные основали на острове Кумбыш круглогодичную военную базу, им стало необходимо поддерживать зимнюю дорогу на остров, и этой дорогой, обозначенной на заснеженном льду деревянными вехами, стали ездить рыбаки-любители из Архангельска и население островных деревень, в то время жившее там круглый год, обеспеченное магазинами, школами, медпунктами, налаженным сельхозпроизводством. Теперь эти деревни брошены на вымирание, и в зимнее время в них почти не живут.
Впервые рыбачить в устье Двины летом мне пришлось в конце семидесятых годов. К тому времени я познакомился с Володей — владельцем деревянного катера, переделанного из большой морской шлюпки. Он был шатен, чуть выше среднего роста, в очках, с интеллигентной бородкой, контактный и доброжелательный.
В катере с автомобильным двигателем была просторная кабина, при необходимости отапливаемая дровяной металлической печуркой. Размер катера позволял размещаться на нём трём, а то и четырём рыбакам и комфортно отдыхать на воде от городской суеты несколько суток. Напарником Володи был Игорь — среднего роста инженер-строитель, примерно одного с нами возраста, с внимательным, серьёзным и пристальным взглядом. Он был всегда хорошо выбрит, тщательно одет и рыбацкие снасти содержал в идеальном порядке.
Обычно со стоянки катеров мы выходили вечером в пятницу и проводили на воде сутки. Основным орудием лова был короткий спиннинг с тяжёлым свинцовым грузом. К основной толстой леске крепились два поводка потоньше с крючками шестого номера. Наживку копали заранее на лесозаводских свалках коры и опилок. Это были некрупные, но подвижные и живучие дождевые черви, которых называют полосатиками за поперечные коричневые кольцеобразные полоски на теле. Как правило, ловили в виду города: у южной оконечности острова Кего, в начале Никольского Рукава, либо напротив городской набережной и городского пляжа на кромке корабельного фарватера. Выбирали глубокое месте, вставали на якорь. С носа спускали сетку с тяжёлым грузом, набитую крупными кусками хлеба для приманки, с бортов и кормы забрасывали спиннинги с насадкой из пучка червей и часами ждали поклёвок. Активный лов вели во время отлива, а когда начинался прилив и клёв прекращался, ложились спать. На эту снасть в основном попадался лещ, но реже ловились и язь, и окунь, и сорога, временами подходил ёрш.
В часы бесклёвья я рассказывал о своих приключениях на зимней рыбалке, о поездках на дальние озёра и всячески искренне нахваливал этот вид рыбной ловли. Если бы я знал, к чему приведут мои рассказы, я бы этого не делал. Ну а мои сотоварищи скептически выслушивали меня и, ссылаясь на зимний холод и связанные с этим неудобства, в противовес мне, нахваливали своё летнее увлечение, напирая на больший вес добычи, комфортность ловли, летние пейзажи и прочие прелести и часто надуманные преимущества рыбалки в тёплое время года. Забегая вперёд, скажу, что мои добрые товарищи по рыбалке через три года так увлеклись подлёдным ловом, что по интенсивности выездов на лёд перегнали и меня.
Той весной катер спустили на воду рано, когда ледоход только прошёл и лёд вынесло в море за неделю. В очередную пятницу, в конце первой декады мая, собрав рюкзаки, спиннинги, в тёплой зимней одежде мы впервые отправились вниз по реке к Белому морю, зная, что из-за холодной воды в привычных местах лещ ещё не ловится. Весенняя, мутно-коричневая вода с необычайной скоростью неслась вниз по реке к морю, поэтому катер быстро двигался сначала мимо острова Кего, затем по протоке Кальчинянке и по Мурманскому рукаву и далее, через путаницу мелких островов, в Кривую Стрежь — широкую и быструю протоку. Едва не проскочив мимо, вошли в протоку Алексину, которая и была конечной целью нашего пути. Алексина, длиною около четырёх километров, впадала в Двинской залив — южную оконечность Белого моря.
Мы бросили якорь, не доходя километра до кромки залива. Мутная весенняя вода бешено неслась в одну сторону — к морю, не меняя периодически направления, как это бывает во время приливов. Вес грузил на донках пришлось удвоить, иначе их поднимало со дна и болтало течением. Поклёвки продолжались беспрерывно, но попадала на крючки всё некрупная рыба: сорога, подъязки, полосатые окуни. Червей на крючки приходилось подсаживать непрерывно, так как рыбёшка срывала наживку мгновенно. Наловив достаточно рыбы, я с котелком отправился готовить уху.
Белые ночи уже наступили. Ровный серебристый свет освещал всё вокруг. Справа и слева на плоских островах был слышен непрерывный гомон перелётных гусей и лебедей, которые отдыхали и кормились там перед броском в арктическую тундру. На ровной поверхности узкого песчаного пляжа резвились ондатры, оставляя за собой следы, которые тут же заплывали мокрым серым песком. Берега ещё не покрылись зеленью травы и кустарника и выглядели сурово и однообразно уныло.
Вскоре уха закипела, стол в кабине катера был накрыт, и мы, проголодавшись, поспешили к ужину. За столом не торопясь обсудили только что состоявшуюся рыбалку и пришли к выводу, что рыба хотя и мелковата, но переставлять судно и искать новое место не стоит из-за сильного течения и сложности перестановки тяжёлого катера. В рубке стало тепло от раскалённой печки, и мы стали готовиться ко сну, убирая посуду и раскладывая на лавках полушубки. Я устроился около открытой двери и задумчиво слушал, как бешено шумит и плещет за бортом вода, с силой натягивая якорный канат, как лениво гогочут сонные птицы на островах, любовался переливами светло-кремового ночного неба.
«Пойду покурю», — сказал Игорь и вылез мимо меня на палубу. Сытный ужин, лёгкая усталость, плавное покачивание катера настраивали на сон, и я сидя стал задрёмывать. Вдруг монотонное журчание воды неуловимо изменилось, в него вплелись другие, тревожные звуки. Я вскинул голову и увидел растопыренные белые пальцы рук на внутренней плоскости чёрного борта, которые короткими толчками неуверенно двигались в сторону кормы. Выскочив на палубу, я увидел за бортом Игоря. По шею в воде, с выпученными безумными глазами, он молча держался за кромку борта и, поочерёдно судорожно переставляя руки, двигался вдоль по борту к корме, видимо сообразив, что высота борта там меньше, а течение за кормой ослаблено тушей катера. Упав на колени, схватил его за лямку мехового комбинезона, в который он был одет, и криками привлёк внимание Володи, который через секунду схватил его за вторую лямку. Вдвоём, напрягаясь изо всех сил, энергичными рывками мы с усилием перевалили мокрое тело через борт на катер. Пропитанные водой мех и одежда удвоили вес, и эта операция отняла у нас все силы. Через мгновение, стряхнув усталое оцепенение, мы раздели невольного купальщика, переодели его во всё сухое, дали выпить стакан водки и уложили в жарко натопленной рубке. Только минут через пять к нему вернулась речь. Выяснилось, что, покурив, Игорь собрался отлить за борт, но как очутился за бортом, он и сам не понял. Скорее всего, он задремал, отключился и свалился в воду, но успел как-то автоматически схватиться за край борта и попытался добраться до кормы.
Утром, отдохнувшие, радостно возбуждённые счастливым спасением, мы подняли якорь и пошли в Архангельск, понимая, что против весеннего течения пыхтеть будем долго.
