В шестидесятые годы, когда я только начал заниматься зимней рыбалкой, рыба в черте Архангельска ловилась повсеместно и у городского пляжа, и у Красной пристани, и на Кузнечихе, и у яхт-клуба — словом, в любом месте реки сверли лунку — и поймаешь на ушку ершей, окушков, сорожку, а то и чего-нибудь поинтереснее. Тогда, в весенние дни, у железнодорожного моста на правом берегу Двины рыбаки занимали место с вечера, чтобы поставить жерлицы на щуку, и редко кто уходил с пустыми руками, без улова.
Сегодня только благодаря мощным очистительным морским приливам и отливам у кромки моря рыба ещё сохранилась. Вот и едут туда рыбаки-любители, несмотря на отсутствие дорог, дороговизну бензина, возможность провалиться под лёд, мизерные уловы, снежные метели и заносы.
Самый страшный и безжалостный враг рыбаков — это ветер. Северный и северо-западный ветер — ветер нагонный. Он резко поднимает уровень воды в дельте, вода выходит на лёд, делая зимние дороги непроходимыми, а рыбалку неуловистой. Ветер — это пурга и метель, явление грандиозное, величественное, загадочное и мрачное. За многие, многие годы подледной рыбалки я пережил десятки, если не сотни, сильных метелей, которые пугали, портили настроение и мешали насладиться процессом рыбалки и отдыхом на заснеженных просторах реки и моря, ужасали своей мощью и напоминали человеку о его полной зависимости от могучих и непредсказуемых сил природы.
В начале семидесятых годов я прибился к компании рыбаков, которая состояла из врачей и работников речного пароходства. Медицинский УАЗ, легендарная «буханка», продукт военпрома и российского бездорожья, принадлежал центральной больнице города, а оплачивал её рейсы профсоюз речников. Команда была дружная, стабильная по составу, с опытным, бывалым водителем. В тот памятный день выехали из города затемно, в районе посёлка Лайский Док пересекли Никольский рукав и по заснеженным сенокосным лугам и мелким протокам пробились в протоку Чуболу и далее по Кривой Стрежи и протоке Алексиной выехали на море. Впереди слева виднелись острова Подостров и Кумбыш, справа через Мурманский рукав угадывались острова Голец и Лайда.
Начинался рассвет. Ещё полчаса наша «буханка», бодро рыча, пробивалась через снежные заносы к Кумбышу и наконец остановилась. Ветер был сильный, но вполне терпимый. Я просверлил лунку и сел на ящик, прячась от ветра за корпусом нашей машины. Поклёвки начались сразу, как только я отпустил мормышку под лёд. Жадно хватали наживку некрупные наважки, корюшка, иногда подходил осторожный сиг. Низкие серые облака, подгоняемые сильным северо-западным ветром, неслись по небосклону в сторону Мурманского рукава и острова Лайда. Мои спутники расположились недалеко от нашей «буханки» спиной к ветру и увлечённо, пользуясь моментом активного клёва, бросали на лёд пойманную рыбу. Кто-то, пользуясь специальными сиговыми мормышками, тонкой японской леской и зная повадки сига, сосредоточился на его ловле, кто-то, привязав к леске целую гирлянду мормышек и насадив не жалея по несколько опарышей и мотылей на каждый крючок, разложил рядами по пять-шесть удочек и пассивно ждал, когда рыба сама сядет на крючок, кто-то ловил на одну удочку, беспрерывно подёргивая гибкий кивок, то поднимая удочку на полметра надо льдом, то плавно опуская её к лунке, заставляя рыбу гоняться за играющей наживкой, кто-то ругался и сердился, запутав на ветру тонкую снасть. Тут и проявлялись характер, умение и привычки каждого рыбака, словом, рыбалка началась удачно.
Через час ветер ещё усилился, и мелкая снежная пыль с выпавших накануне сугробов моментально забивала лунки. Пришлось загородить лунку ящиком от ветра, самому встать на колени и в таком положении продолжать ловлю. Ветер достиг такой силы, что если не придерживать ящик, то его опрокидывало набок и кувыркало по снежной равнине, пока он не упирался в ледовый ропак[7] или снежный занос. Очертания островов исчезли, белая муть заполнила всё пространство вокруг нас. Порывы ветра раскачивали машину, и она поскрипывала и стонала от упругих толчков. На наше счастье, нового снегопада в этот момент не случилось, иначе, я думаю, нас замело бы здесь, на месте, в течение получаса.
«Кончай рыбалку!» — закричал Лев Александрович — профессор мединститута, негласный авторитет нашей команды. «Заметёт дорогу, не выберемся», — добавил он и первый, собрав снасти, полез в машину. Отряхивая снежную пыль и складывая буры и ящики через заднюю дверь машины, рыбаки быстро забрались в кабину. Посоветовавшись, приняли решение — ехать до ближайшей деревни Чуболы (старинное название Скрыпская) и там переночевать и переждать непогоду, а завтра видно будет. Десять километров до деревни мы пробивались несколько часов. Нас спасло то, что водитель и наша команда были опытны и готовы к таким приключениям. Если водитель видел, что силы двигателя и его умения не хватает, чтобы преодолеть очередной занос, он давал команду, и мы дружно выскакивали из машины с лопатами и верёвкой. Верёвка крепилась за переднюю буксировочную проушину, все «бурлаки» хватали верёвку и дружно вытаскивали машину из сугроба и так в этом наловчились, что почти не пользовались лопатами. Из этого случая я сделал вывод, что тащить застрявшую машину гораздо эффективнее за верёвку, чем толкать, упираясь в неё с разных сторон.
Искать дом для постоя отправился, конечно, Лев Александрович. Он имел представительную, интеллигентную внешность и умел убедительно и успешно вести любые переговоры. Вскоре изба для ночлега была найдена. Это был большой старинный дом с огромной поветью, с цокольным хозяйственным этажом, русской печью и просторными комнатами. Его пожилая хозяйка, Анна Михайловна, с суровым и решительным лицом собрала плату за постой (по рублю с каждого), предупредила, что нельзя курить в доме и на повети и поставила вариться чугун картошки к обеду.
Мы собрали рыбу на сборную уху и разложили на большом обеденном столе свои продовольственные запасы: консервы, колбасу, сало, сыр, хлеб, водку, печенье, конфеты. Когда картофель и ароматная уха были готовы, все дружно уселись за стол. Анна Михайловна сидела во главе стола, и все первые тосты были, конечно, за хозяйку. После трёх стопок суровости на лице хозяйки поубавилось, и дальше застолье продолжалось уже не столь официально. Все гости были представлены хозяйке поимённо, и в том числе Юрий Павлович, бывалый речник, родом с верховьев Северной Двины, из-под Котласа, проработавший с юных лет в речном флоте и сейчас служивший заместителем начальника пароходства. Его, сидящего рядом с хозяйкой, шутливо представили профессором-гинекологом, он спутникам охотно подыграл, и, когда очередной тост прозвучал за лжепрофессора, он встал и произнёс ответную речь за развитие советской медицины. Наше весёлое, Дружное и обильное застолье незаметно перешло в ужин, с чаем и конфетами. Юрий Павлович заметно отяжелел, и его уложили в соседней комнате, где на полу была приготовлена широченная постель на девять человек.
Я вышел на крыльцо. Ветер стал стихать, сквозь поредевшие облака посверкивали редкие звёзды. Деревенская тишина нарушалась только шумом ветра в голых ветках деревьев и коньках изб. Утром я проснулся на полу, в полной темноте. Рядом в огромной постели храпели, сопели мои добрые спутники. Неожиданно незнакомый звук привлёк внимание: «Взык, взык, взык, взык». В голове сразу возникло воспоминание — я, проснувшись, лежу на повети, а внизу доят корову: «Взык, взык» — струйка молока в ведро. Но что это? Вдруг в соседней комнате вспыхнуло электроосвещение и раздался резкий голос хозяйки: «Ах ты, профессор долбаный-предолбаный (отборный мат), немедленно катись на улицу (отборный мат)» — и расстроенное бормотание Юрия Павловича, который пристроился отлить в большой медный таз, стоящий на табуретке под таким же медным рукомойником. Малого роста, худенький Павлович, смущённо оправдываясь, идёт босиком в холодные сени и далее на улицу. Бархатный басок нашего настоящего профессора успокаивает сердитую старушку, она постепенно сбавляет обороты, а через пару минут, слышу, уже беседует о чём-то со Львом Александровичем, ставит греться чайник и мирно хлопочет на кухне.
