Сейчас здесь решается моя жизнь, мое будущее.
Я должна узнать правду! И поскольку Джон Баббер не собирается рассказать ей, остается только один человек, который...
Берни ла Плант был схвачен полицией в ту же минуту, как только протиснул свой зад через оконную раму. Его на время втолкнули в огромную спальню Джона Баббера и поставили одного охранника у двери, чтобы Берни не вздумал натворить чего-нибудь. Берни уселся на королевскую кровать Баббера, которая должна была принадлежать ему, Берни, и стал смотреть пресс-конференцию Джона Баббера, устроенную в соседней комнате, по огромному телевизору. Этот телевизор также должен был принадлежать ему,
— Берни допустил несколько ошибок, — услышал он голос Баббера, отвечающего на вопросы репортеров. — И сам я сделал их немало. Я не знаю человека, который бы не совершал ошибок. Думаю, что Берни захочет остаться в тени, и я уважаю его желание.
Вот это правильно. Берни кивнул, и его взгляд упал на пульт дистанционного управления, лежащий на ночном столике. Не тратя времени на размышления, он взял его и положил к себе в карман. Хотя бы вечер будет не совсем потерянным.
— Что он говорил вам? — кричал один репортер. — О чем вы говорили?
Баббер колебался.
— То, что он сказал мне, это наше личное дело. Но он внушил мне уверенность в себе. Он сказал, что у меня появилась особая возможность, шанс сделать что-то хорошее для людей.
Я сказал это? — недоумевал Берни. — Интересно, я что-то этого не помню. Но его рука, против его собственной воли, вдруг залезла в карман, вытащила пульт управления и положила его обратно туда, где он лежал.
В эту минуту дверь спальни отворилась, и в комнату вошла Гейл Гейли. Берни сделал виноватый жест: видела ли она, как он положил обратно пульт?
— Как вы сюда вошли? Сюда никого не впускают!
— Я проскользнула! — честно призналась Гейл.
— Вы, репортеры, думаете, что вам все позволено, что вы можете входить, куда вам вздумается, шпионить за людьми, — Берни говорил достаточно резко
— у него не было причин любить Гейл Гейли и вообще прессу. Именно средства массовой информации сотворили Джона Баббера, превратили его в героя, а Берни ла Планта заклеймили как закоренелого преступника.
Но Гейл не спускала глаз с Берни, с его перепачканного лица. Она могла бы поклясться, что она узнала это лицо. Даже его голос — гнусавый, скрипучий голос — казался ей очень знакомым.
— Послушайте, мистер ла Плант... ах, Берни — кто вы?
— Кто я? — он саркастически посмотрел на нее.
— Это вы меня спрашиваете? Вы же знаменитый эксперт, Бога ради. А я что? Последний мерзавец, верно? Подонок, занимающийся шантажом...
Казалось, что упреки Берни не действовали на Гейл; на самом же деле, она в ужасе принимала их. В ее голове вертелся лишь один вопрос.
— Это были вы? Там, в самолете? Это вы спасли мне жизнь? — тихо спросила она.
Ее вопросы и тон, которым она их задавала, смутили Берни.
— Я-а-а? — заикаясь, произнес он, затем собрал все свое мужество. — Послушайте, я не даю интервью. Это был Джон Баббер. Хотите задавать вопросы, обращайтесь к моему адвокату мисс О’Дей.
Их взгляды пересеклись, и Гейл внимательно всмотрелась в его лицо.
— Мистер ла П... Берни... — начала она умоляющим голосом — Я... хочу... всего несколько минут поговорить с Вами, как человек с человеком, а не как репортер. Я могла погибнуть в горящем самолете и вдруг... из дыма появился человек, его лицо было перепачкано сажей... и он... и он... спас меня!
Ее голос прервался от волнения, но она не сводила глаз с Берни.
— Не для протокола, это были вы? Почему вы отрицаете это, если так было? Из-за того, что взяли мою сумочку? Почему?
Берни немного оттаял. Как он мог не ответить ей, не рассказать ей правду? Впервые перед ним предстала Гейл Гейли не как крутая баба и не как репортер, а как человек, дружески к нему настроенный. И спрашивала она его от чистого сердца. И это еще не все. Уже много дней Берни жаждал рассказать кому-нибудь свою историю, но никто не хотел его выслушать — ни его бывшая жена, ни его адвокат, ни его приятели, ни репортеры. Никто не желал слушать его и не мог даже предположить такую возможность, чтобы этот псих Берни ла Плант мог быть героем! А теперь кто-то захотел его выслушать, был готов поверить ему. И не просто кто-то, а женщина, обязанная ему своей жизнью, женщина, которой принадлежала далеко не последняя роль в создании мифа о Джоне Баббере. Впервые она решила отбросить всю эту репортерскую ерунду и просила его, Берни ла Планта, просила по-хорошему и чисто по-человечески. Все, что ей нужно было, — чтобы Берни сказал ей правду.
И вот Берни набрал в легкие побольше воздуха, пристально посмотрел на Гейл Гейли, открыл рот и сказал:
— Скажите, девушка, по-вашему, я похож на законченного идиота, который ринется в горящий самолет спасать незнакомых людей? Я, знаете ли, не из таких.
Гейл казалась удивленной; это было совсем не то, что она ожидала услышать. Она уставилась на Берни, и он тоже продолжал смотреть на нее, но без прежней уверенности в глазах, и вдруг он качал мигать и ничего не мог с собой поделать. Его глаза жили своей собственной жизнью. Когда Берни лгал, он начинал моргать, так у Пиноккио вырастал его длинный нос. Гейл слабо улыбнулась и еле заметно кивнула. Выражение его хитрых глаз без слов сказало ей все, что она хотела узнать. Теперь ей оставалось только услышать правду от Джона Баббера. Из стереодинамиков раздался воодушевленный голос Конклина, и изумленный Берни услышал имена Эвелин и Джоя.
— Я нахожусь в холле отеля вместе с Эвелин ла Плант, которая называет себя женой таинственного Бернарда ла Планта, двадцать минут назад был спасенного на карнизе пятнадцатого этажа Джоном Баббером.
— Ах, Боже мой! Какая чушь! — возмущался Берни, глядя на экран. — Эв! Джой! Какого черта!
Действительно, это были они, в центре огромной толпы в холле отеля. Джой в пижамных штанах, выглядывающих из-под пальто, и Эвелин в скромной блузке, старых джинсах, безо всякой косметики на лице. Подстриженные волосы разлохматились, но Берни нашел ее очень привлекательной.
— Миссис ла Плант сказала мне, что Бернард ла Плант говорил ей сегодня, что уезжает в длительную командировку и хочет попрощаться с десятилетним сыном, Джоем, — продолжал Конклин.
— Я не знала, что Берни попытается спрыгнуть, покончить с собой, — говорила она перед камерой со слезами на глазах. — Я думала, он опять взялся за старое... я даже не могла предположить...
— Телевидение! — вскричал Берни — Всемогущий Боже! — Да от всего этого просто блевать хочется! Теперь дело представят так, как будто он, ла Плант, упал духом и хотел прыгнуть, а герой Джон Баббер не только уговорил его не прыгать, но и вытянул его одной рукою на карниз. — Нельзя верить ни слову телевизионщиков! Ни одному чертову слову!
— Что за человек ваш бывший муж, миссис ла Плант? — спросил репортер.
Эвелин открыла рот, чтобы начать говорить, но вместо этого разразилась рыданиями. Поплакав несколько минут, она немного успокоилась и произнесла несколько эмоциональных слов:
— Берни ла Плант — замечательный, порядочный человек... Его просто нужно понять.
— Все это ерунда! Клянусь Богом! — в отчаянии орал Берни, глядя на экран.
— Ты, наверно, тоже любишь своего отца, Джой? — спросил Конклин.
— Ты, болван, оставь в покое мальчика! — крикнул Берни.
— Да, мой папа — потрясающий человек, — скромно улыбнулся Джой — Он меня в зоопарк водил!
— Ах, Джой, — сразу растаял гордый и счастливый Берни.
— Что ты чувствовал, Джой, увидев своего отца на карнизе?
— Я очень испугался, но... но... но...
— Но что, сынок?
— Но я сразу понял, что Джон Баббер его спасет!
— О, Бога ради! — Берни в негодовании повернулся к Гейл Гейли, чтобы дать выход своему негодованию, но ее уже не было в комнате. Берни снова остался один. Гейл выскользнула из спальни в набитую до отказа гостиную, где уже в полном разгаре шла пресс-конференция. В комнате было очень душно из-за расставленных повсюду ярких юпитеров, и Джон Баббер начал постепенно сникать.
