Берни не был разочарован. В бумажнике оказалась пачка бумажных денег: несколько стодолларовых купюр, несколько пятидесяток, не менее десяти двадцаток и остальные десяти- и пятидолларовые бумажки. Там было примерно восемьсот-девятьсот долларов. Карточки тоже были хороши, большинство из них золотые и очень свежие. Поскольку Гейл увезли в больницу, вряд ли ей придет в голову отменять свои кредитные карточки. Да, Эспиноза и Варгас были бы рады приобрести такие карточки. Ему придется устроить им еще одно свидание в «Шэдоу Лоундж».

Но прежде всего он должен сделать кое-что.

Берни вышел из машины и снова позвонил в дом Эвелин.

Услышав звонок, Эвелин рассердилась, она прекрасно понимала, что больше некому придти, кроме ее бывшего супруга. Она сейчас покажет ему, как беспокоить приличных людей в такое позднее время!

— Что тебе нужно? — ледяным голосом спросила она.

Берни протянул ей двадцатидолларовую бумажку.

— Извини меня, Эв, что побеспокоил тебя снова. Отдай это Джою — его вознаграждение за тот бумажник, который он нашел. Когда... возвращал его, я сказал этому владельцу, что он должен подарить что-то моему сыну, вознаградить его честность. Пусть ребенок знает, что честность всегда вознаграждается.

Он встретился взглядом с Эвелин и прочитал в ее глазах полнейшее непонимание и недоверие к каждому его слову. Берни понимал, что никакие доводы ее не убедят, поэтому он закусил губу и сказал голосом побежденного:

— Ну, так ты отдашь ему эти деньги? — он сунул ей в руку купюру.

Затем входная дверь снова захлопнулась за ним, на этот раз уже окончательно.

Итак, продолжим список несчастий Берни.

Он вытаскивает пострадавших пассажиров из самолета, теряет ботинок, ему не дают увидеться с сыном, ему приходится выслушивать колкости от Эвелин, а теперь еще вдобавок, как будто всего перечисленного недостаточно, «Тойота» грозит остановиться.

С огромным трудом Берни да Плант столкнул «Тойоту» с дороги в боковой проезд. Пусть она постоит там, пока не придут полицейские и не заберут ее для хранения горючего. Сейчас очень поздно, а рано утром Берни надо быть на работе в фирме по очистке ковров. Дом Эвелин находился на отшибе и туда идти было нельзя, так что Берни решил отправиться в город.

Он удивился, как много машин на улицах в этот час ночи. Но, несмотря на его «голосование», все машины проходили мимо и не останавливались. Берни стоял на обочине шоссе, весь грязный, в пыли.

Час проходил за часом. Это был какой-то кошмар. Наконец дождь прекратился, и мокрая одежда Берни начала понемногу подсыхать, из-за чего он замерз еще больше, чем когда-либо. Наконец, эта ужасная ночь подошла к концу, стало рассветать, и первые бледно-розовые полоски ноябрьского рассвета стали заметны на востоке. Какая-то машина остановилась, чтобы подобрать Берни. Но машиной ее можно было назвать весьма условно. Когда-то это средство передвижения действительно было машиной. Двадцать лет назад она вышла новенькая с завода Форда, в ней было детское отделение и место для собаки, она была покрашена в ярко-зеленый цвет и имела весьма бодрый вид: фары были яркими, как прожекторы. Теперь она возила бедняка и служила ему единственным домом. Владельцем ее был Джон Баб-бер.

Но для Берни было неважно, как выглядела эта машина; главное то, что она остановилась. Один бездельник остановился, чтобы подобрать другого. Берни ла Плант устало залез в машину. Каждый мускул у него болел. Берни уселся рядом с Баббером на переднее сиденье, и они медленно, но все же двинулись в город. Впервые с момента авиакатастрофы у Берни появился невольный слушатель. Берни умирал от желания рассказать кому-нибудь то, что пережил. И хотя он был уже полуживой от усталости, глаза его лихорадочно блестели, волосы слиплись от грязи, и он казался явно не в своем уме, а рассказ его звучал, как бред сумасшедшего, Джон Баббер умел слушать других, и он выслушал Берни, почти не перебивая его.

— Ты действительно вошел туда, в горящий самолет? — не смог удержаться от вопроса Баббер.

— Да! — с драматической интонацией подтвердил Берни. — Зашел туда, в самолет, ради всего святого. Этот самолет, можно сказать, стал моим вторым домом! Куда не повернешься, еще какой-нибудь человек просит меня, чтобы я его спас. И в двух шагах от меня ничего не было видно, всюду дым... такое... И вдруг — бум!!! Самолет взорвался! Я мог погибнуть!

Баббер с недоверием смотрел на Берни. Этот человек был явно не похож на спасателя; он сидел около него — невысокий болтун, грязный, с взъерошенными волосами. Но Джон Баббер много повидал на своем веку и не привык ставить под сомнение самые дикие выдумки до тех пор, пока их не опровергнут. Кто знает?

— Да ты людей оттуда вытаскивал! Ты — герой.

Герой. Впервые Берни услышал это слово. Но он не мог применить его к себе.

— Я старался выполнить просьбу одного мальчика, не спрашивай почему. Я обещал спасти его отца, но я не смог его разыскать. Он, наверняка, сгорел.

Джон Баббер грустно покачал головой.

— Я потерял отца в детстве, — тихо сказал он.

Но Берни не обратил внимания на его слова, занятый лишь своим рассказом.

— Я там такого натерпелся! Я не знал, как посмотрю этому ребенку в глаза.

— Многие даже и не попытались помочь, — задумчиво сказал Баббер. — Даже твоя попытка была отчаянно смелой.

— А, глупости, — проворчал Берни.

Они уже доехали до города.

— Многие считают героизм глупостью, — сказал Баббер. — Если бы ты хорошенько подумал, ты бы не совершил этого... Это было бы... не в твоих интересах.

Берни с любопытством посмотрел на Баббера. С оливкового цвета кожей, какой-то неопрятный, выглядевший на столько лет, сколько ему на самом деле, одетый — если это можно назвать одеждой — в армейский мундир, под который он, как и многие бедняки, похоже, надевал на себя все, что у него было: поверх клетчатой рубашки и спадающих с него брюк цвета хаки на нем была пара футболок, потом два шарфа, старый пиджак и поношенное оливково-зеленое пальто.

На руках у него были варежки, и длинные темные волосы торчали из-под шапки в виде шлема. Джон был небритым, и темная щетина усиливала его непривлекательный вид. Но, оценивая Джона Баб-бера, Берни не заметил его умных прекрасных черных глаз.

— Ты что, алкаш, что ли? — Берни показал на пустые баночки от пива, которые подпрыгивали на сиденье при каждом толчке.

— Да нет, я сдаю эти банки на переработку, в пункт приема, и мне хватает денег на бензин и на житье.

Берни, заинтригованный, решил осмотреть заднее сиденье. На первый взгляд казалось, что оно наполнено разным хламом, но постепенно он различил там старый армейский спальный мешок, коробки и банки со всевозможной едой из универсама.

— Ты что, живешь в этом грузовике?

— Да, в плохую погоду, — кивнул Баббер. — Но вообще-то я люблю в лесу жить. Когда я подобрал тебя, я подумал, что, наверно, тебе не повезло.

— Не повезло! — сердито воскликнул Берни. — Я же сказал тебе, что проклятый самолет свалился мне на голову прямо с неба, и именно здесь, в Америке, ради всего святого. Вот видишь ботинок?

У меня была целая пара — сто долларов стоили, а теперь остался один! — Сняв ботинок, он сердито помахал им перед носом Баббера.

— Вам надо подарить его человеку, у которого одна нога, — вежливо предложил Баббер.

— У которого одна нога? Ладно, высади меня на следующей остановке, я пересяду на автобус.

Баббер покачал головой:

— Я довезу тебя до работы. Я знаю одного мужика в пункте стеклотары, у него одна нога.

Берни с отвращением швырнул ботинок на пол.

— Вот, продай ему этот ботинок, сможешь выручить немного денег — тебе хватит на бензин и на пропитание.

— Вряд ли у него есть деньги.

Но Берни уже забыл о ботинке. Теперь он размышлял над тем, что этот бездельник принял его за такого же бездельника. Можно подумать, что они одного поля ягоды: рабочий человек и неудачник, живущий на заднем сиденье своего грузовика.