Разумеется, Каганович, Маленков, Хрущев и прочие члены ЦК КПСС не ответили за свои преступления и гибель миллионов людей. Мало того, последний руководитель идеологического отдела ЦК КПСС, не кто-нибудь, академик, уже в наше время, выступая по радио «Свобода», заявил: «Мы лукавили!» Какая прелесть, не они «лукавили», а мы!

В 1954 году были расстреляны Абакумов, Александр Леонов и другие генералы. В 1994 году Военная коллегия Верховного суда Российской Федерации отменила приговор 1954 года в отношении Абакумова и Леонова. Они — не преступники?!

В 1950-х годах закрывались последние сталинские лагеря, и невинно осужденные возвращались домой к разрушенным, уже не существующим семейным очагам. Бывшие политические сталинские заключенные встретились с новым поколением предвоенных и военных лет, лишенным отцов и семейного тепла.

Пришло время реабилитации расстрелянных и униженных граждан. Первыми реабилитировали родственников и друзей номенклатурных чиновников!

Москва начала 1950-х годов строилась и хорошела, по центральным улицам столицы сновали трамваи и прочий транспорт, все спешили на работу, везде кипела жизнь. Фасады больших зданий прятали в зелени садов маленькие деревянные домики, где играли дети. На улицах Москвы идеальная чистота, благообразие и порядок, магазины с множеством продуктов и товаров. На каждом углу улиц торговые палатки, продающие водку в розлив с разнообразной закуской, пиво и соки. Среди прохожих нет ни одного пьяного или неопрятно одетого человека. Да, прохожие одеты в дешевую одежду. Да, покупали сто грамм колбасы или двести грамм мяса — нет денег. Да, жили бедно!

В Москве для подрастающего поколения были созданы условия для нравственного и физического развития. Открыты двери Домов пионеров, театров и кино, музеев, был даже музей подарков И.В. Сталина. Хочешь петь или учиться играть на фортепьяно — пожалуйста, хочешь собирать модели радиоустройств или самолетов — пожалуйста. Стадионы и спортивные клубы приглашали детей заниматься разными видами спорта, хочешь научиться плавать — пожалуйста, хочешь научиться играть в футбол или быть гимнастом — нет проблем. Можно пойти и увидеть парад на Красной площади и Сталина на мавзолее Ленина.

Если же заглянуть в дома москвичей 1950-х годов, откроется иная картина, картина ночлежек. Практически все москвичи жили в коммунальных квартирах, строившихся по образу грузинской сакли, в которой жила одна семья. Однако в московских коммунальных квартирах жило много семей, эту жизнь надо прочувствовать! Представьте себе многоэтажный дом с множеством квартир, в каждой квартире по шесть-семь комнат, в каждой комнате живет по две-три семьи, в основном старики, женщины и дети, мужчин мало, они выбиты на войне. В квартире на двадцать-тридцать человек одна кухня и один туалет. Утром толчея — быстрей, быстрей! Нужно отвести детей в ясли или в детский сад, нельзя опоздать на работу. За опоздание на 20 минут можно получить срок в пять лет, таков был Закон.

Торопились и школьники, занятия в школах начинались утром, для мальчиков и девочек существовали раздельные школы. После школы школьники не очень-то стремились домой — взрослых нет, они придут вечером. Вечером вновь столпотворение на кухне, у разных хозяек под ногами маленькие дети, разговоры, смех, ругань и слезы.

По внешнему виду хозяйки и запаху ее стряпни можно определить достаток семьи, ее культурный уровень и место, откуда семья приехала в Москву. Жители квартиры — разные люди, они часто и по пустякам ссорились, в то же время были душевными и отзывчивыми, вместе горевали, когда тринадцатилетний сын соседки, мальчик Алеша, умер от чахотки. Да, взрослые и дети жили вместе, у них были один туалет, кухня и раковина и не редко отрытая форма туберкулеза.

К ночи жители квартиры в своих комнатах возводили немыслимые конструкции для ночлега, на 10 квадратных метрах нужно сделать пять-шесть мест для сна, а утром быстро разобрать. Вот так и жили, все познается в сравнении, некоторые москвичи жили в бараках с «удобствами» на улице. Быт сводил к нулю все хорошее, что хотели дать детям.

Помню дом на улице Фридриха Энгельса, небольшую комнату, бабушку и ее стрекочущую швейную машинку, коридор, где я катался на велосипеде. Потом у меня появился отец — Иоффе Евсей Зиновьевич, которого почему-то все называли Зямой. В 1938 году отца призвали в армию, он служил в морской пехоте на Тихоокеанском флоте, участвовал в событиях на озере Хасан, был ранен. Началась война, морскую пехоту с Тихого океана зимой 1941 года перебросили под Москву. Отец солдатом пешком прошел путь от Москвы до Венгрии, несколько раз был тяжело ранен, в Венгрии бежал из госпиталя, спасая правую руку от ампутации, чудом добрался до Москвы, но руку сохранил. В 1948 году отец встретил мою мать, создал семью, мы переехали жить на Ново-Басманную улицу в дом № 31, вскоре у меня появилась сестра Леночка. Обычная история вернувшихся домой фронтовиков.

До войны отец работал кузнецом на заводе «Серп и молот». Еврей — кузнец?! Да, на заводе «Серп и молот» евреи работали кузнецами, варили сталь, создавали новые сорта стали. Отец был сильным, веселым и добродушным человеком. Несмотря на тяжелые ранения, полученные им на войне, я ни разу не слышал от него жалоб на здоровье и не видел удрученным. После войны отец открыл собственное фотоателье и вскоре получил известность детского фотографа Москвы, дети его обожали, и мгновения восторга детей отражались на фотографиях высокого качества. Отец работал с утра до вечера, позволяя себе отдых лишь в воскресенье, хорошо зарабатывал, семья ни в чем не нуждалась. Был один недостаток: отец выпивал в день около литра водки, однако внешне, по походке или поведению нельзя было увидеть, что он пьян. А вечером после работы любил почитать хорошую книгу! Потом я узнал, что фронтовые товарищи отца, одетые в солдатские гимнастерки, сохраняли традиции морской пехоты. Перед боем ничего не ели, выпив по бутылке водки, надевали бескозырки и молча шли в атаку. Немцы морскую пехоту называли «черной смертью»! Привычка фронтовиков выпивать сто грамм «наркомовской» водки перед боем для многих из них обернулась потерей здоровья и семьи.

В 1950 году я пошел в школу, быстро научился читать, после занятий шел в читальный зал детской библиотеки, быстро делал уроки и предавался любимому занятию — с упоением читал книгу за книгой.

В 1954 году у меня появился дед — Дмитрий Александрович Быстролётов!

Дети многое видят и запоминают то, что не видят взрослые, быстро взрослеют, приспосабливаются и быстро становятся «самостоятельными», в то же время оставаясь детьми. Десятилетние мальчишки не понимают значения слов «родной» или «не родной», и не знают, какие житейские отношения скрываются за этими словами. У меня были не родные отец и дед?! Ну и что? Каких-либо неудобств я не испытывал — эти люди меня кормили и воспитывали, и я относился к ним с сыновней любовью.

Помню первую встречу с дедом на лестничной площадке перед квартирой, где жила наша семья. Помню милиционера, который явился к маме и приказал деду немедленно уехать из Москвы. Дед был освобожден от отбытия наказания, но приговор-то оставался в силе, и дед мог проживать не ближе, чем в 100 километрах от Москвы, так как был лишен гражданских прав — таков был Закон! В милицию о приезде Быс-тролётова сообщили соседи. Вмешался отец, вечером в квартиру явился начальник 28-го отделения милиции, здоровенный детина, вызвал жильцов квартиры на кухню, показал кулак огромного размера и изрек: «Будет жить здесь столько, сколько нужно. Откроете рот, будете иметь дело со мной!» Недемократично, но действовало надежно и безотказно. Начальник милиции был приятелем отца, часто заходил к нему в фотоателье, вспоминая войну, они пропускали по стаканчику водки.

По приезде бабушки в Москву дед уехал в поселок Истье. Мама при удобном случае отвозила меня к деду. Помню комнатку в городе Александров, где я с дедом был во время зимних каникул. С 1954 по 1956 год дед работать не мог, большей частью лежал. По-настоящему мое общение с дедом началось по причине моей лени к учебе. Среднее образование в СССР было бесплатное и обязательное. Обучение детей в городе и в деревне не отличалось по качеству. Если дети находились под контролем взрослых, то учились отлично, в крайнем случае хорошо. У меня контроля не было, я надеялся на память, игнорируя любые задания. Когда дед был рядом, получал отличные отметки, деда нет — двойки.