Как будто я о ней думаю!

Я про себя поблагодарил друга за то, что он вернул меня к мыслям об уже не существующей женщине и о моей неудавшейся жизни, но решил все же расправить крылья.

Девушки были симпатичные и не выглядели так, будто ищут себе мужа, не говоря уже о детях. Мимолетная связь, приносящая удовольствие обеим сторонам, – в этом нет ничего плохого или грешного, нет причин для рассуждений, а что было бы, если. Я целых четыре года даже не думал о других женщинах. Конечно, на улице я оборачивался вслед симпатичной девушке – это нормально, но ни разу, ни на секунду я не чувствовал потребности переспать с кем-то – а случаев подходящих было хоть отбавляй.

«Ты можешь это сделать, – повторял я про себя, неся напитки к столику. – Ты можешь это сделать».

За нашим столиком сидели наши девушки.

А еще – двое накачанных парней.

– Это Томек, а это Иеремиаш, а это Боджо, а это Маврикий, – защебетала Глядящая, прижимаясь к плечу высокого блондина.

Понятно. Они были уже легкой добычей – и охотники, разумеется, нашлись быстро.

Мне это не понравилось.

– Эти ребята вам не мешают? – Маврикий смотрел сверху на парня, который радостно тискал его девушку.

– Да нет, они просто опоздали, – ответила довольная Зеленая и прижалась к брюнету, который был на целую голову выше Маврикия.

– А Иеремиаш и Маврикий работают в кино, – сообщила она серьезно и рассмеялась переливчато.

Боджо или Томек – я не понял пока, кто из них кто, – посмотрел на нас выразительно и сказал:

– Но моя девочка ведь не купилась на это, правда?

– Ну что ты!

– Господа, сколько я вам должен? – парень залез в карман куртки – красивой, кожаной – и вынул оттуда черный кошелек. Он нас, вероятно, воспринимал как официантов.

А я чувствовал себя как коровья задница.

– За счет заведения, – ответил Маврикий и поставил два коктейля, которые тащил, перед брюнетом с легким поклоном: – Развлекайтесь.

Мы с Маврикием распрощались довольно быстро.

Вечер был еще ранний, но ни у него, ни у меня уже не было желания продолжать. Выйдя из клуба, мы с ним рассчитались – расходы поделили пополам. Снова сотни как не бывало.

– Глупые бабы, – коротко подвел итог Маврикий. – Еще пожалеют.

Я жалел, что дал Маврикию себя вытащить. И мечтал только об одном – рухнуть спать.

Завтра меня ожидал трудный день, потому что в понедельник всегда бывает много вызовов. Я уже договорился с четырьмя клиентами, и мотаться мне предстояло исключительно много: один вызов на Праге, потом монтаж антенны – на дальнем Урсинове, потом – взбесившийся пульт на Урсусе, а потом подключение оборудования на Мокотове. Специально в таком порядке, чтобы человеку было потруднее. Целый день езды.

Домой я пошел пешком. Мороз стал поменьше, во второй половине марта должно быть уже тепло… долгая какая зима в этом году, целыми днями вожу свою задницу в машине, прогулка мне на пользу. Я шел мимо магазинов, глазея на витрины. Зоомагазин на продажу, потом шикарные шмотки, обувь, какие-то телефоны, индийский магазин, я был там с Мартой, а теперь я один и вполне счастлив быть один… ночной круглосуточный магазин, я один на всем белом свете или как? Пусто – всех с улиц будто корова языком слизала. А нет, из кинотеатра «Фемина» высыпалась толпа…

Надо было идти в кино.

Целый вечер псу под хвост.

Я ускорил шаг, пара километров для сохранения хорошей формы – я теперь буду делать это каждый день. Я иногда хожу в тренажерный зал с Толстым, но не могу сказать, что это мое любимое занятие.

Дома я был около одиннадцати, голодный как волк.

Выяснилось, что у меня нет никакой еды, – просто шаром покати.

Я заказал пиццу, включил телевизор. Вот больше всего мне нравится, что я могу теперь заказывать себе пиццу, причем такую, какую люблю я, а не такую, «которую любят оба».

И не слышать при этом:

– Зачем пицца?

– То есть тебе уже не нравится, как я готовлю?

– Ты же не знаешь, что они туда кладут, какая-то ветчина с истекшим сроком годности, мясо неизвестного происхождения…

– Ну ладно, заказывай, но только такую, которую сможем есть оба…

И заканчивалось все, черт возьми, на диване, с отвратительной вегетарианской пиццей, без малейшего намека на мясо, потому как «отношения требуют компромиссов». С моей стороны, разумеется.

Неудачник!

Никаких компромиссов! Никогда больше!

Я заказал большую гавайскую с двойной ветчиной, с добавлением салями и сосисок, грибов и с острым соусом. Наконец-то я могу есть что хочу! С большим содержанием насыщенных и ненасыщенных жиров, с холестеролом и без брезгливых комментариев непорядочной женщины, которая четыре года водила меня за нос.

Проснулся я в два перед телевизором.

Живот у меня был переполнен, на экране какая-то девица на фоне фотообоев с изображением морского дна уговаривала меня, чтобы я из букв «к, ш, о, к, а» составил слово и позвонил – и тогда выиграю тысячи. Разумеется, если угадаю слово. И конечно, если мне удастся дозвониться. Дозвониться раз, другой – и каждый раз слышать, что, к сожалению, старик, ты неудачник, попробуй еще раз, ведь это стоит всего-то пару злотых, я знаю – мы с Толстым как-то раз пытались. Интересно, неужели в этой стране кто-то до сих пор ведется на это и звонит? Девушка нагибается к камере, смотрит зазывно, поглаживает себя по бедрам, по попке, по груди и искушает: звони, звони, угадай, постарайся, в этот раз у тебя точно получится, это же не трудная загадка.

А мне хочется блевать.

Что ж мне так плохо-то?

Наверно, от того, что я запил пиццу водопроводной водой, а не пивом. Хотя от этого вроде никакого свинства быть не должно.

Я просто устал.

Я валюсь в постель, и какое счастье, что никто мне с укором не скажет:

– Ну ты же ведь не ляжешь спать грязный?

Вообще-то я работаю на кабельном…

Прямо рядом с маминым домом, на большом газоне, который отделял наш дом от соседнего (там до войны была вилла, но войны она не пережила), росла липа, прекрасная, толстая, старая, она, наверно, помнила и Первую мировую войну, и войну тысяча девятьсот двадцатого года, а может быть, даже, будучи еще совсем молоденькой липкой, липкой-подростком, застала и Ноябрьское восстание. Она была и правда большая. Сбоку от нее на этой заброшенной маленькой полянке рос еще и довольно крупный жасмин, он был похож на домик, полный птиц, но я больше всего любил смотреть на эту липу. Поскольку окна моей комнаты выходили на юго-запад, солнца в ней было много, даже зимой комната была наполнена солнечным светом, и только летом благодаря липе у меня было свежо и прохладно.

Липа первой выпускала несмелые, робкие листочки, потом густела, в комнате тогда появлялась приятная полутень, а потом она расцветала как сумасшедшая – и что у нее в кроне тогда делалось! Миллионы пчел, осы, шершни, мухи, мушки – все они танцевали вокруг нее днем и ночью. По ночам уличный фонарь освещал с одной стороны нижние ветки, и с заходом солнца вся эта неугомонная братия засыпала, и прилетали ночные бабочки, чтобы наслаждаться в одиночестве.

Сколько я себя помню, к стволу липы был прибит скворечник, покосившийся от старости, в который, несмотря на близость к шумной улице, всегда селились птицы. То синички, то воробьи. А у меня было прекрасное место для наблюдения за ними – мое собственное окно.

Сквозь ветки липы я смотрел на улицу, особенно когда покуривал, а покуривать я начал уже в лицее. Нужно было бдить, чтобы не пропустить мать, идущую с работы, и не дать ей поймать меня за этим нехорошим занятием.

Мир, если смотреть на него сквозь ветки и листья, был какой-то другой, более таинственный, более богатый, более цветной. В листьях отражался свет фонаря, капельки дождя переливались на них всеми цветами радуги.

Помню, однажды зимой я вдруг понял, что живу совсем не так, как надо, прозрел – и тогда наконец забросил старые радиоприемники, которые до двенадцати лет были моей самой большой страстью.