Его сопровождал служитель, моложе его годами, державший поднос с разложенными на нем ритуальными предметами. Он держался рядом с раввином, храня молчание.

— Дочь Израиля, твой пост и очищение завершились, — промолвил раввин Ханина, — Тридцать дней ты пребывала в уединении, согласно Закону Моисееву, и теперь ты вправе получить заслуженное благословение.

Он кивнул своему помощнику, который поставил поднос и взял бритву.

— Теперь в соответствии с Законом ты принесешь в жертву Господу свои волосы.

Мария наклонила голову.

Молодой служка захватил в горсть прядь ее волос, провел по ним бритвой, и женщина увидела, как они, блестящие и шелковистые, упали на пол. В первый раз она увидела свои волосы такими, какими их видели со стороны. Вскоре у ее ног выросла куча остриженных локонов.

Потом бритва коснулась кожи на голове, и Мария поежилась от этого холодящего прикосновения. А потом снова — от непривычного соприкосновения воздуха с бритой головой.

— Теперь собери это и поднеси Господу, — сказал Ханина. Наклонившись, Мария собрала с пола остриженные волосы и передала их раввину, который направился туда, где полыхал жертвенный огонь. Но жечь не стал.

— Пока достаточно и твоего искреннего намерения, — заявил рабби. — Оставшуюся часть церемонии я завершу вечером, когда здесь никого не будет, потому что горящие волосы оставляют очень неприятный запах. Ну а теперь… — Он подошел к ней поближе. — Ты готова?

— Всей душой, — сказала Мария.

— Масло! — коротко распорядился раввин, подав знак помощнику.

Раввину вручили маленькую бутылочку масла, и он вынул пробку.

— Это священное масло, подобное тому, которое используется в храме. Оно добывается из оливок, собранных в священной роще, сотни лет растущей возле Иерусалима. Согласно преданию, этот сад заложил сам Соломон. Благовония!

Служка поставил на пол глиняную курильницу.

— Это ладан, его тоже используют в храме при совершении многих обрядов, — пояснил Ханина, возжигая курильницу. Потом он добавил к дымящемуся веществу щепотку соли. — Правда, курить чистый ладан, в отличие от храма, нам запрещено, и мы сдабриваем его солью. И состав нашего масла отличается от того, которое используется для помазания. Но оно тоже священное.

Когда над курильницей заклубился дымок, Мария, за месяц поста ослабевшая от голода, почувствовала головокружение. Раввин Ханина торжественно нанес масляный след на ее лоб и макушку.

— Дочь моя, у тебя есть чем прикрыть голову? — доброжелательно осведомился он, понимая, какую неловкость может ощущать на людях обритая наголо женщина.

Мария кивнула. Среди тех немногих вещей, которые она захватила с собой, поспешно уходя из дома, был и головной платок.

Раввин начал читать на иврите длинные, монотонные молитвы. Он раскачивался на пятках, и на лбу у него выступили бусинки пота. Казалось, Ханина борется с темными силами внутри себя.

Но Мария ничего не почувствовала. Похоже, на злых духов молитвы не действовали. Может быть, они не понимают иврита?

Но как это может быть, чтобы духи не понимали всех языков? Это людское ограничение, оно не может распространяться на демонов.

— Пожалуйста, — наконец сказала она, — можешь ли ты говорить на арамейском языке?

Ханина удивленно взглянул на нее.

— Дело в том, что со мной они разговаривают по-арамейски, — пояснила Мария, — Может быть, этот язык нм понятнее?

— Хорошо.

Раввин помолчал и снова начал читать, уже медленнее, поскольку теперь ему приходилось в уме переводить ритуальные фразы.

— …Покиньте сию дщерь Израиля, кою жестоко терзаете вы своим присутствием, убирайтесь в преисподнюю, откуда вы и явились. и не смейте больше тревожить рабу Божию, Марию из Магдалы. Истинно говорю вам: сила ваша ничто пред мощью Всевышнего, и вам не устоять против воли Господа, именем коего я повелеваю вам уйти.

Марии следовало бы ощущать что-то, как раньше, пусть и ненадолго. Какое-то облегчение или избавление. Но ничего не произошло, вообще ничего. Духи, которые ни разу не напомнили о себе за все время ее уединенного поста, что никак не соответствовало их зловредному нраву, не проявляли себя и сейчас. Неужели они могут прятаться так глубоко внутри, что становятся недосягаемы для священных слов и обрядов? При этой мысли она похолодела.

— Изыди! — воззвал раввин громовым голосом. — Изыди!

Он воздел руки ввысь, как бы призывая на помощь все силы Бога. Мария склонила голову, ожидая какого-нибудь знака, какого-то изменения, но ничего не произошло.

Раввин, по-видимому, остался доволен. Он завершил церемонию, не столкнувшись с противоборством, а потому решил, что добился успеха. С улыбкой на лице он протянул руку, благословляя ее, и сказал:

— Дочь моя, ты свободна. Возблагодари Господа.

Поздним вечером Мария стояла на главном причале Капернаума. одной рукой сжимая маленький узел с пожитками, другой придерживая головной плат, чтобы он не сбился и люди не увидели ее безобразную, обритую голову. Они стали бы сторониться ее. Яростный ветер нагонял на берег высокие волны: за тот зимний месяц, который Мария провела в уединении, погода не улучшилась, Основной удар стихии приходился на восточное побережье, на Магдалу и Тивериаду. В Капернауме, располагавшемся на северной оконечности озера, было поспокойнее, но ненастье бушевало и здесь, так что многим рыбачьим лодкам пришлось укрыться под защитой мола, и на пристани собралась толпа народу.

«Сегодня я вернусь домой, — подумала Мария. — Я пройду весь путь пешком».

На те небольшие деньги, которые у нее имелись, она купила полкаравая хлеба и жадно съела его, а потом не удержалась и взяла у уличного торговца смоквы. Как вкусна свежая еда!

Мария так долго была отрезана от мира, что ей казалось, будто она отвыкла от людей. Женщина спустилась к заполненному народом причалу для того, чтобы снова ощутить себя среди толпы, даже не задумавшись о том, отчего все эти мужчины и женщины в непогоду собрались на берегу. Как выяснилось, они были чрезвычайно встревожены.

— Они пропали! Пропали! — выкрикивала какая-то женщина, обращаясь к рыбакам, с трудом подогнавшим к пирсу наполовину залитую водой лодку. — Вы видели Иосифа? Вы видели моего сына?

Измученные и промокшие рыбаки понуро покачали головами.

— Нет, — ответил один из них. — После того как мы пересекли озеро и подошли к Гергесе, нас подхватила огромная волна. Спаслись, можно сказать, чудом. Шторм усиливается.

— Гергеса! — простонала женщина. — Туда-то он и направился! Неужели вы его не видели? Неужели вы не видели других лодок?

— Только ту, что нанял Натан из Магдалы, — последовал ответ. — Но она большая такая, глядишь, и шторм выдержит.

— Но должен же был кто-то его видеть. Он собирался туда!

Мария посмотрела на восток, туда, где за вздымающим волны озером, у высоких спускающихся к воде утесов, находилась Гергеса. Она совсем рядом с городами греков и других язычников. Где выращивают свиней. Свинья — тайное слово… Осквернение и восстание…

И тут неожиданно очертания береговой линии исчезли. Взору Марии предстала маленькая лодка, захваченная бурей на подходе к Гергесе и теперь захлестываемая волнами. Отчетливо, словно она находилась на расстоянии вытянутой руки, Мария увидела объятые ужасом лица отчаянно налегавших на весла людей. Потом лодка качнулась, зачерпнула воды и перевернулась. Люди замолотили руками по воде, кто-то пытался уцепиться за скачущее по волнам опрокинутое суденышко, но удержаться не удалось никому. Все пошли на дно.

— Твой сын погиб, — произнес глубокий, гортанный голос, — Он утонул.

Мария услышала эти слова и испугалась. Толпа на пристани обернулась к ней. Все молча уставились на женщину, из чьих уст исходил голос.

И тут она почувствовала, как открылся ее рот, как шевелятся губы, как движется язык, произнося чужие слова:

— Твой сын лежит на дне озера. Он не вернется. Не вернутся и его спутники.