— Что до тебя, Самуил, так я вообще не понимаю, что тебе понадобилось в Иерусалиме, с твоими-то языческими пристрастиями?

Он явно нарывался на резкий ответ, но Сильван вместо этого задумчиво произнес:

— История — вот что мне понадобилось. История. Я люблю камни Иерусалима, в каждом из которых запечатлена — причем толковее, и внятнее, чем в ваших свитках, — наша история.

— Эта так называемая история останется неизвестной, — с презрением бросил Илий, не обратив внимания на серьезный тон брата, — Настоящая история — это не немые камни, а лишь то, что заносят в свои свитки писцы.

— Похоже, ты считаешь, что тонкие чувства присущи только тебе, а вот голоса камней не слышишь, — бросил Сильван и, сбавив шаг, отстал и перешел к другой группе, чтобы не идти рядом с братом.

Не зная, к кому из братьев предпочтительнее держаться ближе, Мария направилась к родителям, уверенно вышагивавшим по дороге, щурясь и прикрывая глаза от яркого солнца.

Ветер поднимал облака пыли, изумрудно-зеленая по весне галилейская трава уже начала жухнуть, полевые цветы, недавно усеивавшие холмы россыпями самоцветов, увядали и осыпались. Очень скоро окрестности, вплоть до грядущей весны, обретут тускло-бурый цвет, а недавнее буйство природы станет лишь воспоминанием. Однако по весне Галилея представляла собой самый пышный и самый цветущий сад в стране. Если в земле Израиля и было место, наводившее на мысль об Эдеме, то оно находилось здесь.

Ветви яблонь клонились под тяжестью созревающих плодов, из-под листвы фиговых деревьев выглядывали ранние, зеленые смоквы, которые вскоре попадут в корзины сборщиков. Свежие смоквы никогда не оставляли на ветвях надолго.

Когда неспешный караван взобрался на гребень окружавших озеро холмов, Мария оглянулась, чтобы бросить прощальный взгляд на водную гладь.

«Прощай, озеро Арфы!» — пропела она про себя.

Прощай, а не «до свидания» потому, что сейчас ее занимало не возвращение, а лишь предвкушение будущих впечатлений. Они находились в пути, дорога звала их, и в скором времени эти холмы, в окружении которых Мария провела всю свою короткую жизнь, останутся позади, сменившись чем-то другим, чего она никогда не видела. Это было удивительное ощущение — сродни возможности получить необыкновенный подарок, открыть шкатулку, наполненную диковинными блестящими вещицами.

Вскоре они вышли на более широкую виа Марис, дорогу, которая с давних времен пересекала страну, служа одной из основных магистралей. Она тоже была оживленной, заполненной по большей части купцами: иудеями, худощавыми, с ястребиными носами жителями Набатии, что ехали верхом на верблюдах, деловитыми, закутанными в шелк вавилонянами с золотыми серьгами, которые показались Марии страшно тяжелыми — как у них уши не отрываются? Разумеется, во множестве попадались вездесущие греки. Но встречались и такие путники, перед которыми разом расступались все— римляне.

Римских солдат Мария безошибочно узнавала по чудным, обнажавшим волосатые ноги коротким юбочкам из ременных полосок, обычные же римляне одеждой особо не выделялись. Но взрослые все равно каким-то образом их узнавали.

— Римлянин! — произнес свистящим шепотом ее отец, жестом веля девочке отступить и спрятаться у него за спиной, когда невзрачный человек приблизился.

Хотя дорога была забита, Мария заметила, что этого прохожего никто не толкал. Когда они поравнялись, он вроде бы повернул голову и глянул на нее не без любопытства.

— Откуда ты узнал, что он римлянин? — после спросила девочка.

— По волосам, — пояснил отец. — И по тому, что он так чисто выбрит. Что до одежды, то в таком плаще и сандалиях мог бы разгуливать и грек, и любой другой чужак.

— Римлянина легко узнать по взгляду, — неожиданно сказала ее мать. — Это взгляд человека, который присваивает себе все, что видит.

Они вышли на плоскую равнину, широкую и манящую. Кроны разбросанных тут и там деревьев образовывали тенистые укрытия от палящего солнца. По обе стороны от дороги высились одинокие горы — справа гора Фавор, а слева гора Море.

Как только они подошли к склону горы Море, Сильван указал в ее сторону и, поддразнивая девочку, промолвил:

Посмотри, не видно ли там колдуньи? Аэндорской волшебницы?

Мария воззрилась на него с недоумением, и он доверительно пояснил:

— Это волшебница, к которой царь Саул обращался с просьбой вызвать дух Самуила. Здесь она жила, и, как говорят, это место и по сю пору посещает ее призрак. А что. если отбиться от каравана, пойти туда, сесть под деревом и ждать… кто знает, какой дух может явиться?

— А это правда? — спросила Мария. — Только без шуток, а?

Способность вызывать духов, особенно призраков умерших людей, казалась чем-то немыслимо страшным.

— Правда ли, нет ли, откуда мне знать. — Улыбка Сильвана растаяла. — Так написано в священных книгах, но… — он пожал плечами, — там ведь написано, что Самсон побил тысячу человек ослиной челюстью.

— А как узнать, что это дух? — не унималась Мария.

Ослиной челюстью от нее было не отделаться.

— Говорят, их сразу узнают по тому страху, что они внушают, ответил Сильван, — А если без шуток, так вот тебе добрый совет: увидишь что-то похожее на призрак, беги без оглядки, побыстрее и подальше. О духах достоверно известно только то, что они опасны, вводят людей в заблуждение и приводят к погибели. Наверное, поэтому Моисей и запретил иметь с ними дело. Если, конечно, — в голосе Сильвана снова послышалось сомнение, — он и вправду это запретил.

— Почему ты все время это повторяешь: «если» да «если»? Неужели ты не веришь, что это правда?

— Ну… — Он помедлил. — Да, я говорю, что это правда. И если даже это сказал не сам Моисей, мысль все равно правильная. Кстати, большая часть того, что говорил Моисей, вообще правильно.

Мария рассмеялась.

— Порой ты говоришь совсем как грек.

— Если быть греком — значит основательно размышлять о природе вещей, я был бы горд называться им. — Сильван тоже рассмеялся.

Путь их пролегал у подножия гор, может быть, не столь уж огромных с виду, но восславленных в преданиях, — слева виднелась гора Гелвуя, где держал оборону против филистимлян и пал царь Саул, справа, вдалеке, маячила, как башня, гора Мегиддон, обозначавшая место, где в конце времен состоится последняя битва.

Недалеко от подножия горы Гелвуя караван пересек границу и вступил в Самарию. Самария! Мария тревожно озиралась, сжимая поводья ослика. Здесь должна была таиться опасность, однако местность с пересечением границы вовсе не изменилась — те же каменистые холмы, пыльная равнина да одинокие деревья. Ей рассказывали, что здесь рыщут разбойники и бунтовщики, которые используют для укрытия пещеры близ Магдалы, но рядом с домом она никогда не видела никого похожего на злодея. Но уж теперь-то, на этой чужой земле, наверняка увидит.

И точно, долго ждать не пришлось. Очень скоро дорогу обступили наглые юнцы, швырявшиеся камнями и осыпавшие паломников оскорблениями. — их называли псами, галилейским отребьем, нечестивцами, извратившими священные книги Моисея. Некоторые самаритяне плевались. Мать и отец Марии не отвечали на эти выходки и продолжали идти, глядя прямо перед собой, отчего недоброжелатели распалялись еще пуще.

— Глухие вы, да? А это вам как понравится?

И они выдували из бараньих рогов резкие, пронизывающие звуки, наполнявшие воздух ненавистью. Однако галилеяне не смотрели на обидчиков и никак не откликались на оскорбления. Мария, ехавшая на ослике всего на расстоянии вытянутой руки от враждебно настроенных юнцов, дрожала от страха, но, к счастью, это продолжалось недолго. Караван проследовал мимо, а самаритяне отстали — сначала пропали из виду, а потом стих и производимый ими шум.

— Как страшно! — воскликнула Мария, удалившись на безопасное расстояние. — Почему они так нас ненавидят?

— Это древняя вражда, — ответил отец — И на нашем веку она вряд ли прекратится.