— Мария, ты пренебрегаешь мною. Ты не оказываешь мне того внимания, что я заслуживаю.

Мария села, сердце ее колотилось. Господь… Господь говорит с ней! Что ей ответить? Но разве Господь не всеведущ, он же знает все ее слабости и недостатки?

— Я… — она с трудом подыскивала слова, — как я могу пренебрегать тобой?

Близился День Искупления… Собирается ли Бог взыскать с нее за грех недостаточного религиозного почитания?

— Ты спрятала меня подальше и не смотришь на меня. Ко мне нельзя так относиться.

Что это может означать? Господа нельзя ни увидеть, ни спрятать.

— Я не понимаю.

— Конечно не понимаешь, ибо ты глупая девочка. Тебе хватило ума сообразить, что в твои руки попало нечто ценное, и сохранить находку, но во всем остальном ты невежественна.

Голос, поддразнивающий и веселый — ничего похожего на тот грозный, суровый глас, которым, как ее учили, Бог обращался к Моисею.

— Тогда научи меня, Господи, — смиренно попросила Мария.

— Хорошо, — откликнулся голос. — Завтра та должна посмотреть на меня снова, и я скажу тебе, что делать. А сейчас спи, глупышка.

Голос отпустил ее и умолк.

Спать? Да разве она может заснуть? Мария снова легла, совершенно растерянная, сбитая с толку. Господь укорил ее — за что? Ей следовало бы гордиться, что Бог вообще снизошел до разговора с ней. но ведь она чем-то заслужила Его неодобрение.

«Тебе хватило ума сообразить, что в твои руки попало нечто ценное, и сохранить находку… Завтра ты должна посмотреть на меня снова…»

Посмотреть… посмотреть на меня…

Еще до того как в комнате стало совсем светло, Мария подскочила: она сообразила, что с ней говорил идол из слоновой кости!

Да, только так и не иначе. Это объясняло и женский голос, и жалобы на то, что ее спрятали подальше. Ведь Мария действительно запрятала статуэтку в короб с зимним плащом, стоявший в углу — как раз оттуда и доносился голос, — и вовсе о ней забыла, Девочка живо поднялась с кровати, вытащила короб, сунула руку под складки шерстяного плаща и нащупала сверток. Да, вот он. Она схватила его, вынесла на серый предутренний свет, бережно развернула и увидела лицо загадочной, улыбающейся богини.

«Как могла я забыть о тебе?» — это была первая мысль, пришедшая ей в голову.

«Ну вот, наконец».

Голос, казалось, звучал у Марии в голове. По мере того как светлело, черты очаровательного лица выступали из сумрака все более четко, так, что были видны даже умело вырезанные в слоновой кости извилистые линии, обозначавшие вьющиеся волосы, струящиеся по плечам. Мечтательно полузакрытые глаза, узор на платье и символические украшения — все наводило на мысль о могуществе, но не подавляло, а походило на видение из тех древних времен, когда языческие богини населяли землю и являли свою силу, повелевая ветрами, дождями и урожаями, рождением и смертью.

«Я родилась заново, на солнечный свет. — Прекрасное лицо смотрело прямо на Марию. — Положи меня туда, где я могу ощущать свет дня. Я так долго была погребена во мраке. В земле. Лишенная благодатного света».

Мария послушно положила изображение из слоновой кости — оно было очень тонким, всего лишь резьба на кусочке бивня — в изножье своей кровати, куда падала узкая полоска солнечного света.

— Ах!

Мария могла поклясться, что услышала протяжный нежный вздох. Она еще пристальнее вгляделась в статуэтку, любуясь тем, как дневной свет раскрывает взору изящество резьбы.

Когда солнце стало припекать, слоновая кость словно бы засветилась, вбирая в себя теплые лучи. Но туг за дверью послышался голос матери, и Мария торопливо сунула фигурку обратно под плащ и задвинула короб в угол.

— Прости меня, — шепнула она.

— С добрым утром, Мария! — сказала мать, появившись на пороге. — В такую рань ты уже на ногах? Хорошее начало для нового года!

Вскоре снова наступила ночь, Мария лежала в кровати, наблюдая за мерцанием масляной лампы, стоявшей в нише. Поднимаясь и опадая, язычки пламени отбрасывали прыгающие тени на побеленную стену. Раньше игра теней всегда создавала для девочки ощущение привычного уюта, но теперь она только пугала.

«Я не сойду с кровати, — говорила себе Мария. — Я не пойду туда. Это просто кусок слоновой кости, вырезанный человеческими руками. У него нет силы».

— Меня зовут Ашера, дитя мое, — услышала она нежный голос. — Ашера…

Голос не унимался, и Мария поняла, что это имя идола и что костяная богиня хочет, чтобы к ней обращались именно так.

Ашера. Имя было красивым, под стать самому резному изображению.

— Ашера, — послушно повторила Мария.

Трепеща от страха (могла ли Ашера читать ее мысли?), она по-обещала себе: «Завтра я обязательно вынесу ее наружу и выброшу в овраг. Нет, я пойду к деревенским печам и брошу ее туда. Нет, этого делать нельзя — она может осквернить хлеб. Я пойду… я пойду».

Она так и заснула пытаясь придумать подходящий способ избавиться от идола и очиститься от скверны.

Но на следующий день оказалось, что дома целая уйма дел, и у Марии просто не оставалось времени на то, чтобы незаметно забрать статуэтку из дома и куда-нибудь выкинуть. Так или иначе, она чувствовала себя спокойнее — идол больше не заговаривал с ней, и страхи девочки потихоньку улеглись.

Быстро приближался великий День Искупления — день поста, предписанного Моисеем. В этот день в Иерусалиме священники совершали все полагающиеся подношения и обряды, необходимые, чтобы заслужить прощение для народа Израиля за его грехи, вольные и невольные. Венцом всех этих ритуалов являлось «отпущение козла» — животное, символически принявшее на себя остатки грехов, отпускали в пустыню. Предполагалось, что там оно и сгинет, искупив прегрешения народа.

Однако в этот день предъявлялись особые требования не только к священнослужителям, но и к простым верующим. После вознесения в сумерках хвалы Господу им предписывалось не выходить из дома, облачиться в мешковину, посыпать голову пеплом и поститься и молиться день напролет, перечисляя все свои грехи и исповедуясь перед Богом в надежде, что в своем несказанном милосердии он простит их.

День, как назло, выдался ясным и погожим, тем самым затрудняя задачу искупления. Солнышко так и подталкивало верующих нарушить затворничество — манило их наружу, напоминая о зреющих фруктах и виноградной лозе, обо всех тех приятных дарах жизни, которые отвлекают человека от пристального исследования темной стороны его души.

Однако домашние Натана, как люди истинно благочестивые, сидели взаперти, безмолвно предаваясь посту и покаянию. Грубая покаянная власяница, которую Марии пришлось надеть, вызывала зуд, как будто девочку искусали блохи. Ей трудно было представить себе, как святые отшельники могли не снимать подобные рубища годами, а еще труднее понять, почему подобный образ жизни придавал человеку святости и приближал его к Богу. Однако она искренне старалась проявить должное уважение к обычаям и, склонив голову, раз за разом повторяла про себя все Десять заповедей.

«Да не будет у тебя других богов перед лицом Моим. Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе и на земле… Не поклоняйся им и не служи им…»

Ашера!

«Но я не сделала ее, — принялась мысленно оправдываться Мария, — и я не поклоняюсь и не служу ей. Кроме того, я не буду хранить ее: даю слово!»

«Не произноси имени Господа Бога твоего напрасно».

«Нет, я не поминаю имя Яхве, кроме как в молитвах».

«Соблюдай день Шаббата».

«Мы все чтим его. Мы всегда следуем всем правилам». Правда, тут она вспомнила, как одобрила решение Иосифа нарушить одно из предписаний, и задумалась, не было ли в том и ее греха.

«Почитай отца твоего и матерь твою».

Уроки! Тайные уроки чтения! Мария ощутила на своих плечах тяжесть вины. Но в то же время она чувствовала: в самих уроках нет ничего дурного, плохо лишь то, что приходится лгать.