«Я сижу и работаю. Вдруг стучат в дверь. Кроме Рихарда, которого ты знаешь, в эту квартиру никто не приходит. Поэтому я был очень удивлен, увидев перед собой совершенно незнакомого командира. К тому же он спросил Альберта. А потом я увидел в его руках письмо и сразу узнал твой почерк. Понемногу я начал соображать. Быстро закончил срочный телефонный разговор, и у меня еще осталось немного времени для беседы. К сожалению, гость рассказал немного. Он очень спешил и вскоре оставил меня наедине с моими мыслями. Но я был рад и этому. Ведь этот человек был вместе с тобой, знал, как вы там живете и работаете, видел и слышал тебя.
После его ухода я прочел твое письмо. Оно напомнило мне о том хорошем, что мы пережили вместе, и обещало много прекрасного в будущем. Мною овладели мечты, а ты знаешь, что я не очень-то романтичен. И только работа вернула меня снова к действительности. Но слова и мысли этого письма звучат во мне до сих пор.
…Хорошо любить и знать, что на эту любовь полностью отвечают».
Из писем Альберта мы узнаем, что по вечерам он иногда ходил в кино, в театр, был в зале имени Чайковского на концерте украинского народного искусства. Читал все, что попадало под руку: «Одиссею», «Мое детство» Мартина Андерсена-Нексё, «Ярмарку» Шолом-Алейхема, Горького…
Альберт пишет Клавдии о товарищах, которых она знала в Челябинске:
«Герман шлет тебе привет. Он живет так же, как и я — ожиданием. Игнац с двумя своими земляками — в чешском легионе. Когда он встретится с фашистами, им не поздоровится. У них на совести его отец, мать и брат с сестрой. В Испании он показал себя храбрым бойцом…»
Поздравляет Клавдию с вступлением в партию:
«…помни Ленина и Дзержинского: это для нас образец и пример…»
Кончается июль. Идет жаркое и очень трудное для страны лето 42-го года. У репродукторов люди с суровыми лицами слушают скупые сообщения Совинформбюро: обстановка на Юге грозная. Пройдет еще полтора — два месяца, и в сводках появится слово «Сталинград».
В один из последних дней июля из Москвы ушло письмо на Дальний Восток:
«…я люблю тебя сейчас еще больше, чем прежде. И прошу простить меня за все твои неприятности и страдания… Для меня наступает такое время, когда всякая переписка будет просто исключена…»
В эти дни Гейнц Гофман случайно встретил того, кого он знал в Ленинской школе и в Испании как Оскара.
Оба обрадовались встрече, вспомнили первую ночь в Фигерасе, бой под Утанде, погибших товарищей.
— А госпиталь в Обоне помнишь?
— Помню. И многое другое.
…На московской улице обнялись двое молодых мужчин. Так прощались перед отъездом на фронт, не зная, когда встретятся снова и встретятся ли вообще.
— Завтра я отправляюсь на задание, — сказал один из них. — Будь здоров, Гейнц, и не забудь: мы встретимся в Берлине!
Через много лет министр национальной обороны ГДР, генерал армии Гейнц Гофман вспомнит эту встречу и напишет о ней в Челябинск.
Радист „Красной капеллы“
В августе 1942 года берлинцы привыкли читать в сводках о победном продвижении вермахта в донских степях. Обстановка на Западе тоже не сулила никаких серьезных неприятностей третьему рейху.
В один из таких дней стройный молодой офицер в форме обер-лейтенанта ВВС ехал в Темпельгоф, чтобы навестить своего друга, скульптора Курта Шумахера.
Офицера звали Харро Шульце-Бойзен. У сослуживцев были все основания считать его баловнем судьбы. Аристократическое происхождение. Обаятельная внешность. Красавица жена. И, наконец, ему покровительствовал сам Геринг. Именно рейхсмаршал помог Шульце-Бойзену поступить в Министерство военно-воздушных сил и открыл ему доступ к секретной работе. Геринг был у него свидетелем на свадьбе и, как рассказывали, охотно посещал музыкальные вечера матери жены Шульце-Бойзена, своей соседки по имению графини Торы.
И только близким друзьям и единомышленникам блестящего офицера известно о том, что всю его жизнь пронизывает одна мысль, одна страсть — ненависть к нацизму, к гитлеровской тирании.
Еще в студенческие годы потомок адмирала Тирпица редактировал антинацистский журнал «Гегнер» («Противник»). Брошенный после захвата власти фашистами в «дикий концлагерь», он был зверски избит и видел смерть товарища. Чудом выйдя на свободу, Харро сказал: «Свою месть я положил на лед!»
У него был личный счет к фашизму.
Первый удар врагу Харро нанес в 1936 году, после мятежа генерала Франко в Испании. Тщательно спланированная в Берлине операция — воздушный десант и восстание в тылу республиканцев — бесславно провалилась, так как о ней стало известно республиканскому командованию.
Это было делом рук Шульце-Бойзена и его товарищей.
Новые удары последовали после 22 июня 1941 года. К этому времени Шульце-Бойзен и его друг доктор Арвид Харнак уже возглавляли крупную антифашистскую организацию. «Красная капелла» — было написано на гестаповской папке, в которую складывались донесения агентуры, разыскивающей тех, кто устроил поджог на антисоветской выставке в Берлине летом 1942 года, кто выпустил листовку, в которой Гитлера сравнивали с Наполеоном и предсказывали ему тот же конец, кто издавал и распространял подпольный журнал «Иннере фронт» («Внутренний фронт»).
«Красная капелла» — под таким названием вошла эта организация в историю.
Абвер и функабвер, гестапо и полиция объединились для охоты за таинственной радиогруппой, передачи которой начинались с загадочных букв «ПТХ». Эти радиограммы перехватывались и записывались, но расшифровать их долгое время не удавалось лучшим специалистам. Когда их все же удалось прочесть (а к тому времени радист уже пользовался другим шифром), стало ясно, что из Германии происходит утечка архисекретных сведений, планы крупнейших военных операций, данные о работе промышленности, дипломатические тайны.
Деятельности этой знаменитой организации и ее мужественным участникам — борцам против фашизма — повесть Юрия Королькова «Где-то в Германии» и много других книг, изданных в разных странах.
Здесь же мы приведем только свидетельство такого «авторитетного» лица, как фашистский прокурор Редер:
«Ужас должен охватить каждого при мысли, что враг знал тайны Германии». —
Так начал он свою речь на суде над участниками «Красной капеллы».
* * *
Мы впервые встретили обер-лейтенанта Харро Шульце-Бойзена, когда из старинного охотничьего парка в Вердере, где находился штаб ВВС (а где-то недалеко был и командный бункер самого Геринга), он ехал в Темпельгоф, к своему старому другу скульптору Шумахеру.
Дверь открыл человек лет тридцати пяти, в солдатской форме, с добрым лицом.
— Здравствуй, Курт! — приветствовал его Шульце-Бойзен. — Ну, как наш долгожданный гость?
— Все в порядке, — ответил Курт. — Он ждет тебя.
Навстречу Шульце-Бойзену поднялся невысокий крепыш в форме ефрейтора артиллерии вермахта.
— Харро, — назвал себя обер-лейтенант, протягивая руку.
— Хельмут, — назвал себя гость.
Так они встретились.
Шульце-Бойзен ничего не знал о прошлом человека, который сидел перед ним в этой уютной берлинской квартире. Таков закон конспирации — чем меньше ты знаешь, тем лучше. Его собеседник (в кармане у него лежала воинская книжка на имя Хельмута Вигнера, и в его документах имелись отметки военных комендатур всех городов, где ему пришлось делать пересадки на пути с Восточного фронта) ничего не знал о прошлом «неистового Харро», Шу-Боя, как называли его близкие друзья.
Они почти ровесники. Харро на год старше, он родился в 1909 году. В 1933-м оба — один в Берлине, другой в Бургштадте — попали в лапы штурмовиков и лишь случайно избежали гибели.
Оба они, коммунист-подпольщик из рабочих и интеллигент-офицер из аристократической семьи, убежденные, непримиримые враги фашизма. И оба, ведя полную смертельных опасностей борьбу за будущее своего народа, разными словами высказали одну и ту же мысль: высшая форма немецкого патриотизма — сражаться против Гитлера, помогать Советскому Союзу.
