Из следующего письма мы узнаем, где был Альберт в самые трудные и трагические дни 41-го года. Фашистские полчища все ближе к Москве. Город объявлен на осадном положении. Все, кто может сражаться, берут в руки оружие. Уходят на фронт коммунистические батальоны. На Восток увозят женщин, детей. И в одном из таких эшелонов — Альберт и его товарищи. «Эвакуироваться!» — таков приказ; школа находилась в тылу.
«…Как мы страдали, когда покидали Москву! Мы стыдились себя, казались себе трусливыми беглецами. А то, что нам говорили люди за время долгого пути нашего эшелона, жгло нас как огонь. Это были не очень приятные и любезные вещи. Но мы должны были молчать, ни одного слова в свою защиту!
…Сейчас все это позади. Мы возвращаемся туда, где идет борьба. Только там сможем доказать, кто мы…»
«…Война принесет нам еще много неожиданностей. Мы недооцениваем фашистскую бестию и их военную машину. В том, что мы победим, я не сомневаюсь. Но победа достанется дорогой ценой. Это будет стоить человечеству целого поколения, а Советскому Союзу — многого из того, что создано за три пятилетки. Ярость охватывает меня, когда я думаю о том, сколько ценного уничтожили эти преступники. И не только в СССР, но во всех оккупированных странах, в самом немецком народе…»
«…Чем были бы мы без нашей партии, которая нас воспитала? Но каждый из нас живет также и своей личной жизнью. У нас с тобой это почти привело к семье. Я говорю — почти, хотя мы официально считаемся семьей. Иногда я спрашиваю себя, не было ли это коротким прекрасным сном? Действительно, вместе мы провели только десять дней. А все, что было раньше и позднее, — это встречи любящих людей на несколько часов.
Ах, Клавдия, как я тоскую о тебе, о нашей совместной жизни! Когда это станет возможным? Спрашивать об этом — значит, задавать два вопроса: когда мы победим, и доживем ли мы с тобой до победы? Но будь уверена, что ты скорее станешь вдовой героя, чем женой труса…»
«…Самое замечательное — это большая победа под Москвой, под Ленинградом и Ростовом… Как это действует на население в Германии, ты даже не можешь себе представить. Нацисты пытаются скрывать правду, но она проникает в страну через тысячи каналов…
Мои друзья, которые работают в лагерях для военнопленных, сообщают интереснейшие вещи. Коричневый туман постепенно рассеивается. И чем сильнее бьется Красная Армия, тем сильнее этот процесс «по ту сторону»…
«…Здорова ли ты? Довольна ли ты своей работой? Какое у тебя окружение? Есть ли у тебя возможность совершенствоваться в своей профессии? Как у тебя с занятиями по хирургии? Думаешь ли ты хоть немного обо мне, или у тебя для этого нет времени?..»
«…Сердечно благодарю тебя, дорогая, за фото. Ты поправилась, товарищ капитан! Теперь я верю, что ты здорова и чувствуешь себя неплохо. Ты выглядишь очень мило в своей форме, товарищ капитан, очень мило!..»
(Через 33 года этот снимок покажут в Берлине младшему брату Альберта, Вернеру, и он напишет Клавдии: «Мне показали твою фотографию, на которой ты снята в военной форме. У тебя на ней очень суровый вид…»)
«…Ты спрашиваешь, почему я не уверен в нашей встрече после войны? Лишь потому, что война требует борьбы, жертв, что на войне можно погибнуть.
Ты знаешь — я не боюсь умереть за свои убеждения. Ты знаешь, как я люблю жизнь, борьбу. Но я пытаюсь учесть все, что может со мной случиться. И ясно, что если на фронте находятся двое, погибнуть может кто-нибудь один из них.
Мы оба в армии, хотя пока еще не на переднем крае. Но завтра это непременно будет, и мы оба готовы выполнить любое задание партии. А в такие моменты невозможно думать о своей личной безопасности или безопасности своей семьи. В этом, насколько я тебя знаю, мы едины. Только это, только это занимает мои мысли. Такую разлуку я считаю возможной. Но я никогда не думал, что наша победа разлучит нас…»
«…Сегодня утром мне сообщили, чтобы я был готов к отъезду. Завтра, самое позднее — послезавтра я уезжаю. Подробностей я еще не знаю, а если бы и знал, то, конечно, не мог бы тебе ничего сообщить. Одно ясно — обратной дороги нет! Теперь — только вперед! Когда ты получишь это письмо, я буду уже в пути…»
Альберт много думает о судьбе немецкого народа, внимательно следит за сообщениями о том, что происходит в германской армии, в ее тылу, в самой Германии, в оккупированной Европе.
Подтверждение своим мыслям он находит в «Правде», где опубликовано обращение германской компартии к немецкому народу.
Получив от Клавдии письмо, написанное в годовщину их свадьбы, Альберт думает о том, как складывается его личная жизнь. Почти десять лет он не видел родных и ничего не знает об их судьбе.
«За это время трудной борьбы я забыл дни рождения отца и матери, — пишет он Клавдии. — Но годовщина нашей свадьбы прошла у меня по-другому. Как и тебя, меня охватили воспоминания о коротких днях нашей совместной жизни. И некоторые разговоры, споры, которые мы вели в те дни, заново пронеслись в моей памяти…»
«…Ты опять изучаешь новый язык — азербайджанский, чтобы говорить с ранеными бойцами на их родном языке. Им это будет приятно. Такое внимание особенно приятно больному человеку. Есть у этого и политический смысл, если учесть, с каким озлоблением проповедуется расовая ненависть по другую сторону фронта. Достаточно ли мы делали, чтобы убедить, что мы глубоко интернациональны? За последнее время меня тоже коснулись подобные переживания…»
Однажды, когда Альберт в военной форме ехал в метро, к нему обратился с вопросом командир Красной Армии. Услышав ответ, насторожился:
— Кто вы?
— Я немец.
— Немец? Из Поволжья?
«…Он был очень удивлен, узнав, что я — немец, да еще из Германии. «Но разве могут они быть в Красной Армии?» — спросил он с недоумением, глядя на мою форму. Еще больше его изумили мои слова, что моя ответственность перед советской властью намного больше, чем у любого красноармейца, так как трое моих братьев, по всей вероятности, мобилизованы и воюют против нас. Во всяком случае, к нам они еще не перешли, хотя, по всей вероятности, они знают, что я здесь».
(Макс Хесслер погиб под Ленинградом, Герхард — во Франции, под Шербургом. Младший брат, Вернер, попал в плен под Кенигсбергом. Вернувшись на родину, он снова поселился в Бургштадте, вступил в Социалистическую единую партию Германии, ведет активную работу в обществе дружбы с Советским Союзом.)
В письмах Альберт как бы продолжает давние разговоры с Клавдией. Он знает, что она очень любит поэзию.
«Недавно, — пишет он, — я прочел стихотворение Эжена Потье, автора «Интернационала». Оно называется «Пропаганда песни!» и написано в 1848 году. Прочти его, и ты поймешь, какую задачу в период борьбы я предъявляю к поэзии в первую очередь. Только после победы созерцательная, спокойная, упоительная поэзия займет свое место. Первая — это боевая песня, а вторая — медицина, которая залечивает нанесенные раны. Нужны обе поэзии, однако в разных обстоятельствах…»
«…Не обижайся, любимая, что политика занимает большое место в моих письмах, и так мало — личные дела. Может быть, тебе покажется, что все это по отношению к тебе бессердечно, но это не так. Я все время думаю о том, что когда общество, в котором мы живем, мучается, страдает народ, когда молодые, цветущие люди проливают свою кровь, мы должны быть в их рядах, всем своим сердцем, мыслями, всеми фибрами своей души. Только в этом случае, дорогая, мы будем иметь право вместе с победителями на счастье и радость…»
До встречи — в Берлине
От этих московских дней сохранилась фотография Альберта.
«Для тебя, дорогая, я даже немного улыбаюсь, хотя дыра в зубах мешает этому. Я не хотел бы иметь особых примет в приказе об аресте, но мне кажется, что я так и не успею собраться к зубному слесарю».
Тон письма шутливый, но Клавдия хорошо понимала, что он имел в виду. Жизнь его подчинилась строжайшим правилам конспирации. Даже письма Альберту она посылала по указанному им адресу на имя Феди Сафонова. Но однажды Клавдия не удержалась и правила эти нарушила. Как это произошло, мы узнаем из письма Альберта.
