Величайшая радость охватила село. Улица мгновенно заполнилась людьми. Все обнимали друг друга, поздравляли, кричали «ура». Я тут же побежал в политотдел, чтобы получить разрешение на выпуск внеочередного номера газеты.

Готовили его с подъемом. Предоставили слово нашим героям-сталинградцам, которые внесли свой достойный вклад в трудную Сталинградскую битву.

Дивизия шла на Ленинградский фронт. Шла по льду Ладожского озера, по «Ледовой трассе», проложенной героическими защитниками города. Всю ночь шумела пурга, заносила дорожный след. Коварные воды Ладоги взламывали лед, громоздили его льдина на льдину. Бойцы по пояс в воде, в обледенелой одежде тащили пулеметы, минометы и орудия. В приказе командования говорилось, что дивизия должна была как можно быстрее войти в Ленинград на помощь осажденному гарнизону.

К рассвету пурга утихла, стала видна бесконечная колонна машин, вездеходов с орудиями и цепочка бойцов, почти не отличимая от льда и снега. Мы двигались с открытыми бортами и кабинами, готовые каждую секунду выскочить из машин, если лед начнет проваливаться. От вражеской авиации нас защищал туман и низкие снеговые тучи.

Кроме двух автобусов у редакции была грузовая машина с рулонами газетной бумаги. Преодолевая трудный, скрепленный деревянными гатями участок, она отклонилась в сторону, лед под ней не выдержал и треснул. Машина стала погружаться в воду. Сопровождающий машину Тимофей Лазарев не растерялся. Рискуя жизнью, он вытащил из ледяной воды водителя машины и двух бойцов, сидевших в кузове на рулонах. Бумагу спасали общими силами.

К вечеру ледяная дорога Ладоги осталась позади. 131-я мотострелковая дивизия вошла в Ленинград. Несмотря на бессонную ночь и усталость, работники редакции сразу приступили к выпуску очередного номера газеты.

Семь суток днем и ночью наши артиллеристы взламывали укрепления гитлеровцев. По иным огневым точкам орудия били до такого накала, что возле стволов стоять было невозможно. На восьмые сутки в ночь пошла в наступление наша пехота, поддержанная танками. Атака была трудной, потому что отдельные доты остались неповрежденными и брать их приходилось вручную: подползать, делать подкоп, затем подкладывать мины и взрывать. И все это делалось под непрерывным огнем неприятеля.

Большое мужество и отвагу проявило в этих боях стрелковое отделение сержанта Федора Шашкова из 743-го полка. Нужно было срочно показать этот групповой подвиг в дивизионной газете. И вот мы с Николаем Кондратьевым пошли на передний край в район Красного бора. Кондратьев появился в редакции недавно. Он ленинградец, пытался писать прозу. Это нас быстро сдружило.

Красный бор — участок горячий. Здесь фашисты готовились прорваться в Ленинград, а наша дивизия во взаимодействии с другими частями сорвала план гитлеровского командования. Да еще вдобавок заняла большой участок с важными высотами и железнодорожной магистралью. Гитлеровцы упорно сопротивлялись, бросали в контратаку свои части, но безуспешно.

Добраться до отделения Федора Шашкова оказалось нелегко. Непрерывно била вражеская артиллерия, и в небе постоянно висели «юнкерсы».

Самого сержанта мы застали в окопе с автоматом в руках. Я ожидал, что увижу рослого сильного человека с орлиным взглядом и зычным повелительным голосом. По крайней мере, таким он представлялся мне по рассказам офицеров штаба дивизии, свидетелей последнего боя. Но мы увидели маленького худощавого паренька в помятой каске, в грязной шинели с оторванной полой и очень смущенного тем, что мы прибыли на передовую специально для встречи с ним.

— А чего особенного, — сказал он с какой-то мальчишеской застенчивостью. — Как все, так и я. Ничего особенного. К главной высоте мы подошли на рассвете. Только нашему отделению удалось поглубже других в оборону противника втиснуться. И обзор у нас подходящий был. Мы гитлеровцев видели, они нас — не очень. Вот и решил я провернуть один фокус. Посоветовался с ребятами. Так, мол, и так, хорошо бы шугануть фрицев покрепче. Все согласились. Для удобства разделились на две группы, чтобы создать видимость, что нас много. С одной группой пошел сам, с другой послал своего друга Малышева для обходного маневра. По канавам и по кустарникам подобрались к фрицам вплотную. Даже слышно было, как они завтракали. Ну и подпортили мы им аппетит, с двух сторон насели. А тем временем рота подоспела… Жаль только Ваню Малышева. Погиб. Вот он — герой. — Сержант на мгновение задумался, поморгал влажными глазами и тяжело, горестно вздохнул. — Про него, про Ваню, напишите обязательно. А я что, я как все, живой…

И еще мы узнали, что сержант Шашков был призван в армию из Сибири, где вместе с отцом занимался разведением пушного зверя в Забайкальском питомнике, а Ваня Малышев — уроженец города Горького, по профессии слесарь.

Более трех месяцев минуло с тех пор, как политуправление Ленинградского фронта объявило литературный конкурс для военных авторов, участников обороны Ленинграда. Послал и я свой рассказ «Зверь на дороге». Послал и забыл, потому что с наступлением тепла обстановка на фронте осложнилась. Но вот в политотделе мне сообщили, что я приглашен на совещание молодых литераторов, где будут подводиться итоги конкурса.

Это приглашение одновременно обрадовало и встревожило меня. Шутка ли, в такое горячее время, когда люди напряжены до предела, когда над головой постоянно свистят пули и снаряды, молодых авторов собирают на совещание? Начальник политотдела подполковник Кузьмин, заметив мою озабоченность, сказал ободряюще:

— Ничего, Анатолий, редакция твоя крепкая, обойдется один день без редактора. Желаю тебе успехов.

До центра города добрался без особых происшествий. Сначала шел пешком, потом ехал на трамвае. Правда, трамвай трижды останавливался по случаю воздушной тревоги. Но бомбежка его миновала.

Собрались мы, участники конкурса, в помещении гарнизонного Дома Красной Армии. Быстро познакомились друг с другом, освоились. Появился Николай Тихонов, прямой, суховатый, над жесткими бровями — глубокие морщины. Но глаза острые, с живыми искрами. Увидав его, я сразу вспомнил «Балладу о гвоздях», которую знал с детства. Рядом с ним за столом сидели его соратники по перу Виссарион Саянов, Ольга Берггольц, Вера Инбер.

Тихонов долго приглядывался к сидящим в зале, о чем-то разговаривал тихо с Саяновым. А тот всматривался в каждого, как бы проверяя, все ли явились, потом кивнул Тихонову:

— Можно начинать, Николай Семенович.

— Да, да, начнем, — ответил Тихонов, резко вскинув голову, и улыбнулся широко, добродушно, словно все мы были его давнишние закадычные друзья. Весь он был как бы соткан из мужества, внимания и на редкость подкупающей простоты. Он произнес всего лишь несколько слов, открывая встречу, а все мы почувствовали его до мелочей своим другом, учителем.

Он говорил о значении конкурса, называл рассказы, стихи, то спрашивал, то отвечал. Мы сидели и чувствовали себя, как на большом экзамене.

Работу совещания прервала воздушная тревога.

— Спокойно, товарищи, — сказал Тихонов. — Следуйте за мной в укрытие.

Мы следом за ним спустились в глубокий сырой подвал. Но все обошлось благополучно, и вскоре мы возвратились в зал, чтобы продолжить наше совещание.

Обо мне Тихонов вначале речи не вел и рассказа моего почему-то не называл. Я уже свыкся с этим, про себя подумал: «Значит, не привлек внимания». Потом, сделав короткую паузу, он вдруг взял со стола рукопись, сказал задумчиво:

— А вот рассказ старшего лейтенанта Рыбина «Зверь на дороге».

Я встал, как на уроке литературы.

— Сидите, пожалуйста, — Тихонов улыбнулся. — Я хочу спросить: все, что описано в рассказе, произошло лично с вами, вероятно?