– Запрет опереженья, так?
– Так. Да в обе стороны он, запрет, но это уже трюизм. Мне-то, как недоноску, уж во всяком случае есть куда-докуда расти, развиваться – а другим? Совершенны которые, если судить по некрологам? Так что не зря они друг за дружкой топ-топ туда… в этой, чуть не сказал, живой очереди. А я еще проплюхаю, мне не к спеху.
– Родители при вас, живы?
– Нет, оставили – городу и миру, да-с. Русины мы, с Галиции эвакуированы, она, фамилия, и подгуляла: Мизгирь!..
Он палец поднял длинный и как бы прислушался: звучит ли? И с сомненьем покачал головой; и глянул быстро и зорко, усмешливо:
– А я вас знаю, маска…
– Откуда?
– Ну, знающий – знает.
– А все ж?
– Бог мой, да почему бы мне не знать, что я иду с первым журналистским пером области… делов-то!
– Ну, это вы зря, – недовольно сказал Базанов, – с раздачей слонов…
– А вы не обольщайтесь особо, оглянитесь лучше: кто вторые? Провинциальные кущи, эх-хе-хе… Как оно там: "скушный город скушной степи, самовластья гнусный стан. У ворот острог да цепи, а внутри иль хан, иль хам…" Григорьев Апполон, люблю. "И на кресте распятый бог был сын толпы и демагог…" Чередованье "было" с "прошло", история эта самая во плоти человеческой… смертно пахнущей, да; заметили, кстати, как смертно пахнет плоть, сама жизнь? Возьмите на заметку, пригодится. Провинция мысли и духа. Но и тут же, – он ткнул пальцем в землю, – сердцевина самая-самая. То, что происходит здесь – наверняка и со всем народом происходит, во всем, а вот о столицах это не всегда скажешь… взялись бы, а? Перо у вас позволяет.
– "Перо"… Душа мала. Не хватает чего-то.
– А вы что хотели, чтоб вам на вырост ее?! Так этого никто вам никогда не обещал и не даст… это не дар жизни, пустой. Порожний – пока сам не наполнишь. Да, мала, на полуживотном уровне, согласен, – так взращивать надо, самому. Подгонять, за волосы чтоб себя вытаскивала из тины тела, вверх! В дело ее! Душа, паршивка, растет только в деянии.
– Таких советов, извините, я и сам надавать могу… Вопрос – как? На одно перо, на арапа, жизнь не возьмешь…
– За пропись простите, конечно, – внимательно глянул на него Мизгирь, как-то построжавший сразу, вольное в себе, насмешливое будто рукой твердой отведший, отстранивший. – Действительно, из тех еще совет… Это я ненароком, потому как человек. Слаб потому что и мал, и скоротечен – и все ведь душой, вот в чем дело! Ведь мозг, тело совершенное, вегетативка там – все это впрямь на вырост дано, с опереженьем огромным, пред которым вся ученая гвардия пупеет… вся, кроме совсем уж рогоносцев от нее, от науки! Связи нейронные, – все тем же пальцем, согнутым теперь в вопрос, по тулье шляпы постучал, – на три, много-много на пять процентов используются – почему? А целевым потому что назначеньем дано, на великие дела, на будущее великое, и пусть не говорят, что у этого самого бытия цели нет, которая с прописной пишется… есть! А душа мизерная, хоть плачь, вы правы. На уровне спинного мозга где-то – если б думать его заставить… Ей, поганке, и сотая доля даденного не под силу – ну, не осиливает возможностей, все коту под хвост… и что, скажите, человеку делать, как не мост мостить через эту пропасть в себе?! Что нужней этого?.. Я, каюсь, в поддавки сыграл: нету запрета опереженья! Для общества так называемого, социального стада – да, есть, могу и согласиться, мне недолго; но никак не для личности. Мать до совершенства не доносит, как она ни старайся, – сам доноси, сам себя! Личность – когда захочет – свободна от диктатов социальной эволюции, всей этой обезьяньей лестницы, баобаба для бабуинов… Именно личность – сложившаяся уже, развившая в себе право выбора, на единицу хотя бы степеней свободы больше других имеющая!..
Они уже пришли, стояли на перекрестке, ему надо было направо, к дерзнувшей в небеса средь дореволюционной застройки семи этажке редакции – "лакейской", как бесцеремонно и, вообще-то, по справедливости именовал ее Алексей, вот кому впору позавидовать было: слов никогда особо вроде бы не подбирал, о сказанном не жалел…
Разговора такого, встречи он не ожидал, и где – посередь улицы, в городе, где все люди этого круга и уровня, вполне образованческого, впрочем, друг друга знали, пусть и понаслышке даже. А здесь претензия на нечто большее чувствовалась, хотя разговор-то не бог весть какой пока, не привыкать к таким… все друг друга уговариваем, наставляем, жить учим – сами толком не умея. Видел Базанов его, точно, хотя и нечасто – в интеллигентских тусовках неких периферийных, средь художников и полубогемы всякой, в пивнухах отиравшейся, домодельных фаталистов с мозгами, набрякшими пивом и всяким сопутствующим вздором. В гуще народной, можно сказать.
– Перегнул с лестницей? Ну, не обращайте внимания – поскольку с нее ж и кричу. Неполноту души своей за неполноту сущего принимая, как все, да-с… а кто виноват, Пушкин? Сосед по коммунальному житью-бытью, маленькая зарплата? Убогость моя личная физическая, – и во впалую грудь себя ткнул, – конечность физиологическая вообще? Так нам дай хоть пятикратный срок, мы все равно профукаем, промотаем, – при всем при том, что и четверть отпущенного прожить как надо не можем, не делаем, что надо делать… И потому я, пусть мал, гнусен и грешен есть, говорю: деяние.
– Ну а сами-то – нашли дело? Поприще?
– Я? Пожалуй. И вам предлагаю, как читатель-почитатель ваш: напишите книгу. Одну. Большую, маленькую – без разницы, но чтоб емкую. Жанр тоже дело десятое. Но чтоб вся была ваша, из вас. – Он почему-то знал, куда бить, на педаль какую давить; и упреждающе длань длинную свою, бледную, с тонкими узловатыми пальцами поднял, останавливая его вялую было попытку возразить, – и что-то завораживающее в этой некрасивой, почти безобразной ладони было, некий пасс, которому он неохотно подчинился. – Из ваших злых от боли… да, пристрастных от любви вопросов отвечающих, из единственности вашей, даже конечности – из всего… Этой книгой вы себя, прежде всего, выстроите, – вертикаль свою, доминанту, самою душу. В себе прежде навести порядок, потом уж и вовне браться. А может даже и не потребуется браться, когда в себе-то упорядочишься… тоже вопрос. Нет, – быстро и с горячинкой какой-то поправил он себя, – для нашего брата, русского, это не вопрос – конечно же браться! У нас ведь какая главная проблема, головная боль всегда: куда деть себя в просторах этих наших, никем не меряных, куда руки приложить то есть, посвятить чему… Но начинать-то с себя. Торопить душу, иначе свернется… закапсулируется, да, клещами потом на свет божий не вытянешь.
– Да вы проповедник, смотрю… – с невеселой усмешкой сказал Базанов. – Сами, что ль, обожглись?
– Было дело под Полтавой, около горячего ходим. Чуть даже коньки самочинно не отбросил… Ну, это как корь, ребячье наше, детский протест. С моими-то физданными, тем более… А с проповедью – как знать, как знать… Может, я больше себя уговариваю, чем вас. Да и смешно нынче проповедовать, в эпоху всеобщего рацио. Когда сопливки даже, челку отдувая, вопрошают шариками, ручкой шариковой, куда-нибудь в газету иль на радио: расскажите им с точностью от и до, что такое любовь? А какая-нибудь бальзаковского возраста швабра редакционная потасканная, семьей обремененная и капризным альфонсом, им отвечает, муру несет про идеалы, про Фрейда… могу в подробностях представить, в лицах. Все требуют точного, с гарантией законченного идиотизма, знания: а можно ли через закопченное стекло увидеть линию, соединяющую Землю с Луной и Солнцем вместе? Не-ет, жить по Чехову грустно… Вам же, как по возрасту старший, – а я уж наверняка на червонец больше вашего отмотал тут, в тюряге бытия, – вам скажу более-менее точное: читал ваше многое, очерк последний тот же в сборнике общем – вы можете. Есть охват. Надеяться можете, что труд ваш, если как следует возьметесь, окажется по завершении небесполезным. Надежда эта даже сквозь густопсовую газетщину в этой книжонке светит.
