Литмир - Электронная Библиотека

Петр Краснов

Заполье

Не рассчитывать на победу —

Высшая победа.

Пораздумай.

(Из письма В. Кожинова поэту В. Лапшину)

© Краснов П. Н., 2014

© ООО «Издательство „Вече“, 2014

Часть первая

1

Как ни велика, ни оглушительна была победа, но в третий уже раз откладывал он ее празднество. Ее следовало закрепить и тут, чтоб уж не оставалось никаких, даже мелких упущений и недоделок в отношении первого, по крайней мере, десятка функционеров местного провинциального розлива, не дать выйти из-под контроля и повиновенья… да, чтобы не взбрыкнул сдуру какой-нибудь застрявший в идеологическом маразме живчик и не поднял из праха, не взял на себя всю полноту власти здешней, об этом особо предупредили его из центра, ибо прецеденты уже кое-где есть – поправимые, само собой, но есть. Дожать, не дать им, профанам, выскочить из колеи назначенной – и важным дураком записным, на донельзя засоренной комсомольско-партийной ниве возросшим, и тем, кто поумней, подлей: удобней нет момента, и надо использовать его до конца, успеть сгрести упавшие к ногам плоды – как на подбор гнилье, любо-дорого посмотреть…

И дни стояли как нарочно тусклые, один на другой похожие, нежаркие под осень и с пылью всепроникающей, провинциальной скукой, мало-таки чем отличимой от тоски, – в самый раз для праздника, всем чужим, всему этому тягостному, обрыдлому обыванию неведомого.

Он сидел в пригороде, прозванном из-за растянутых всяких коммуникаций Кишкой, на безнадзорном телефоне, с ним же под боком и спал; и увязывал все со всем, наводил смычку с другими такими же, как он, узловыми, чтоб разнобоя не было, дважды выходил на центрового даже, и под конец четырех этих дней как-то по-хорошему устал… Нет, связалась все-таки в дело, вотворилась в результат вся та долгая в поколениях, невидная и не всегда понятная даже и мало-мальски посвященным работа – в оглушительный, да, результат, в обвал негласный и полный, это в пору-то гласности, приемничек "Сони" в изголовье, на забугорные волны настроенный, это сполна подтверждал, и не только простаки-исполнители, но и тертые административные зубры растерялись, растопырились заизвесткованными извилинами и не вякнули даже, все-то рычаги в руках имеючи, а где-то и подсуетились уже, подыграть успели… Потянулся, наконец, за столом – "блажен, кто посетил сей мир!" – хотел в щербатую эмалированную кружку остатки коньяка плеснуть, но раздумал, бутылку запрокинул – из горла в горло, так-то оно полней как-то, значимей.

День за окном ипподромной контры давно за середину свою перевалил, и все скудно, смутно в нем было, бесцветно, как и среди людей. Остальное мог он завтра-послезавтра добрать – и не отсюда, осточертела конторка с полудохлыми изжелтевшими, чужеродными в притобольской степи сосенками в бурьяне палисадника, кушетка засаленная с вонючей подушкой, русская мухота, сухомять… Не залез кто на линию, случаем, на номер? Поручить все же проверить, благо есть кому. И еще один номер набрал – надеясь, что последний ныне, отмашку дал: "Ты? Отбой, Анатоль, на сегодня все. Запускай мероприятие немедля – кровя кипят!.. По первой категории, высшая – потом, во благовремени. Да, там же… чисто же. И колеса организуй, на выезде через часок буду".

И на выезд когда шел, то все оглядывал окрестности и бледное, состаревшее в суховеях небо над вершинами поредевшими осокорей, какими обсажена была дорога, и уже точилась с них, квелых на сухость и осень, стекала помалу листва, то белым, то бледненьким желтым пятная подножья. Дни оглядывал эти, сокрушившие несокрушимое, казалось, чугунноногое, тоже листками календаря отрывного опавшие уже: дни как дни, и что ей время, природе, девяносто ли первый этот или близкий уже, окончательно победный миллениум? Она самодостаточна и, по сути, трансцендентна человеку, бесстрастно и вполне безмозгло величава – да, по ту сторону смысла человеческого, всего лишь механизм, притворившийся организмом; и устрой человек ей тут хорошенькую какую-нибудь встряску вроде ядерной зимы, а себе гарантированный кирдык, ей это – сморгнуть. Одной обителью меньше ли, больше – равно примет, очей не затуманив, не озаботив праздного вовек чела. У человека же и праздники с бедами, и сама жизнь – свои, от нее зависимые, но и бесконечно далекие, и если она, ставшая самым первым и нагляднейшим воплощеньем мачехи, хоть как-то откликается опосредованно на них, то разве что уровнем адреналина в крови – которого преизбыток он чувствовал сейчас в себе…

Оглядывал, будто впервые примеривался по всему вокруг, а более всего к лежащему за горизонтом этого скудного бытия, еще одну цитатку за хвост поймал, песенную теперь, вовсе уж придурковатую: и все вокруг мое?! И блажь наехала, свернул на полянку какую-то, лужайку с еще не совсем пересохшей, робко зеленевшей, ромашником тонконогим пестревшей травой, и завалился, стесняться не желая двоих идущих следом по дороге работяг, руки забросил за голову, ноги раскинул и никак не дремотные глаза прикрыл… а недурно, оказывается, хозяином быть всего – вовсе даже недурственно!

И в городе более чем буднично было все и как-то малолюдней обычного, показалось, приглушенней, а пешеходы неприкаянней, там-сям розно мельтеша, не пытаясь даже хоть отчасти заполнить собою рукотворные прорехи и пустоты меж камня и бетона, роковой, вечный недострой свой. Одним таким давно расчищенным от частных домишек красноглинным пустырем пространным и пошел напрямую он, отпустив машину, мимо заглохшей теперь на краю его стройки; и забавно видеть было нескольких не просто проходящих, но гуляющих именно между кучек натащенного уже всякого хлама и гниющего домашнего мусора сограждан с детенышами, колясками, с собачками тоже. Это надо на чем-то весьма существенном сдвинуться по фазе, чтобы здесь – гулять… И сдвинуты, сдвинулись – по своеобычному парадоксу оставшись на месте лежать. А под лежачий этот камень только дерьмо и течет. И еще кровь.

Праздник удался, еще бы ему не удасться. Наконец-то он поел по-человечески, отвел душу, хотя ему-то, в странствиях и бездомовье давно закаленному, четыре этих дня в конторке в особую тягость не стали. Тинка организовала из ближнего кооперативного ресторанчика стол, пойло всякое, даже цветы стояли средь бутылок и колебалось от горячего дыхания и движенья празднующих пламя многосвечника, и огромная рыба с мало ей подобающей лиричностью держала в зубастой пасти пучок зелени, и гирлянды торжественным веером расходились от люстры, тяжело обвисали по стенам. С рвением помог в этом Тинке ее очередной, как она их называла, функционер – половой, разумеется. Пили много и разное, стол дорог был, но хорош. Функционер, как новенький, не без умелости хлопотал вокруг него, подносил-уносил, но потом, правда, вкололся, бормотал и хихикал в прихожей, завалившись в кресло, и отключился, Анатоль полез на Тинку, стал тут же расстегиваться, и их весело выпроводили в спальню.

Тосты гнали, пили и галдели, обсуждали перипетии и подробности дела – какие знать могли, конечно, эти ближней руки помощники, молодь на подхвате. Веселились, посмеяться в самом деле было над чем: второй административный туз в местной колоде, замещая отъехавшего в столицу за горячими новостями первого, по привычке решил на бюллетене отсидеться – это от судьбы-то, от истории… Бросил все, укатил на дачу и запил, по нашим верным сведениях, дня на три – и лучше выдумать не мог! Теперь завис, ткни пальцем – посыплется; и надо ткнуть, горячился больше всех "говорящая голова" с телестудии, прозванный средь своих Зубастиком, хорошо поработавший, впрочем, в эти дни, нагнавший страху поначалу, потом торжества: вся компра на руках у нас, чего ждать?! Ну, зачем так жестоко, улыбнулся он его горячке, мы ж не ироды. Мы войдем в положение, а при случае и поможем… да и зачем он в качестве пенсионера нам? А компра кушать не просит, пусть полежит. Вернулась Тина, глаза шальные, красавица; раздурачилась, потом вспомнила, достала из сумочки прихваченную кассету и, ничего не говоря, сунула в магнитофон, врубила на полную… Оказалось – "Лебединое озеро", хохоту было. Пошел вертеп с раздеваниями, танцами живота и прочим не в его возрасте и ранге, да и устал он уже, пора было уходить.

1
{"b":"255940","o":1}