Учил его не раз Валера, и старожилы другие учили:
-- Первое дело у нас то, что начальник сказал. Думай поменьше, а ноги под мышки, и полный вперед исполнять! Слушай Наталью Сергеевну, бумажку на всякое дело имей. Бумаги, бумаги побольше! Пускай ты и видишь, положим, что по-любому труба, нет вариантов без палочки сказочной, однако бумагу пиши. Пускай ты и видишь, что сама конструкция сыро сработана, не позволяет скоро наладить, а все равно акт на доработку пиши. Просто по мелочи пустую бумажку пусти, а есть ли толк, нет его -- это когда еще выяснится! И время выиграешь, и начальство заприметит обязательно: ага, старается парень, значит наш человек. Сборочный цех производство особое, хочешь здесь выжить, то и должен законы принять.
А ему, цеховому начальству эта бумажка тоже, как воздух, сверху на время прикрыться. Мол, мероприятия вот они, а значит и с места подвинется, надо чуток обождать. Потом видишь, что сроки подходят, тем же макаром еще бумажонку пускай, и так до упора тяни, до развязочки.... Сдерут, сдерут, ясное дело по любому с тебя прогрессивку, раз ты нынче громоотводом здесь, но не полтинник-сотнягу, как сейчас, а пятнадцать всего, ну, пускай двадцать процентиков. А там, глядишь, еще и премию подкинут к праздничку за усердие твое, за покладистость, чтоб только почувствовал разницу. Носится, конечно, вдвойне по любому придется, но дело стоит того! Сам увидишь потом, когда глянешь в расчетный.
Отвечает он однажды:
-- Да я и рад бы, положим, Валера, да только картинка одна предстает. Ведь как в другой раз? -- и вправду раскинешь мозгами: ну и черт те бери! Без толку с дубом бодаться, не прошибешь ты лбом стену, буду, как все! Буду, как все на работу ходить.
И в ту же секунду картинка, как наяву предстает перед взглядом. Комнатка серая, душная, мрачная, два ведерка обычных на лавочке. Одно порожнее, другое до краев водой полное. И я вот из одного в другое эту водицу переливаю и лью, переливаю, и лью... Вот так вот дебилом дубовым без просыпу.
Читал я где-то, Валера, пытка была. В древности, самая изощренная считалась, переливать заставляли вот так без конца. И что, только денек-другой человек и выдюжит, а потом... Разве можно всю жизнь так, Валера?
Странно говорил он тогда, с частыми остановками. Вроде вдумчиво, но и с улыбкой рассеянной. А в шутку, всерьез ли, не понять совершенно.
Одно лишь тотчас стало понятно Валере Ушкову. Ненормальный человек этот новый технолог. Ненормальный.
Ведь не до залетов подобных умственных человеку нормальному. У нормального человека и повседневной житейской конкретики невпроворот вечный, у нормального человека против подобных умственных залетов где-то на генетическом уровне иммунитет железобетонный заложен. Где-то внутри у него задвижка мгновенно срабатывает, когда мозги чересчур в небеса залетели: "Стой-ка, стой-ка, дружок, на попятный. На попятный, а ну-ка, сходи!"
Что тут такому еще посоветуешь?
Конец тут и так виден Валерке Ушкову:
-- Пойдешь ты, философ, кирпичи таскать скоро! -- усмехнулся всерьез он. -- Хочешь на спор?.. А там на ядреном морозце и мыслям в высях сподручней. Там и дружков по натуре отыщешь.
Договорив, на часы мельком глянул. Руками всплеснул, за голову схватился:
-- Эх, растрепался с тобой! Ты куда с час?.. Я так бегом на четвертый.
Но на ходу оглянулся, на последок с усмешкой бросил:
-- А про кирпичи ты подумай!
3
Вьюнок
Вьюнок Виктор Павлович начальник цеха пятьдесят. Ростом он невысок, коренаст и сухощав очень. Лицо овалом вширь на короткую шею положено, а колпачок полотняный и низкий его еще больше приплющивает -- когда Виктор Павлович в своем служебном халате семенит торопливо по цеху, то издали кажется, что это листик голубенький ветерком на вас гонит. Бегунок по натуре он, он всегда семенит и несется куда-то и, даже за рабочим столом своим сидя, сжавшись в упругий комочек, строчит на листке до невозможности быстро, и документы читает, как мельком, словно выхватывая взглядом мгновенно и цепко самое важное.
Своей характерной контрастностью Вьюнок Виктор Павлович наверняка переплюнул бы с гаком и того самого гоголевского чиновника, который так важен и строг с подчиненными, а с высшим начальством лишь лебезит да смеется. Когда, к примеру, новый старший технолог на робототехнической линии замечает своего начальника цеха рядом с директором завода Сомовым, то ему сейчас же и невольно вспоминается один известный с ребячества сказочный фильм, вернее крохотный его эпизод:
-- Трепещи! -- грозно велит в том эпизодике Кощей Бессмертный своему служителю, и тот начинает сейчас же послушно, старательно "трепетаться".
Грузный, огромного роста директор Сомов, разумеется, никогда не повелит ничего подобного, однако низенький тщедушный Виктор Павлович и так в его присутствии как-то дергано вьется, дрожит, изгибаясь, а служебный хлопчатый халатик на его худеньком тельце трясется ознобно, как тряпье на колке у огородного пугала. И говорит Виктор Павлович с голиафом-директором нарочито приглушенно, сбивчиво, точь-в-точь как провинившийся школьник перед строгим учителем. А когда на большом заводском производственном совещании в актовом зале грозный директор зычно выкрикивает из президиума, вглядываясь в сидящую публику:
-- Вьюнок! Где там Вьюнок у нас?
-- Я! -- стремглав вскакивает с места дрожащий голубенький "листик".
Зато среди подчиненных на ежедневных планерках-диспетчерских начальник цеха пятьдесят восседает за своим столом, как сам бог античный на троне. Не жди здесь пощады без нужной бумажки! Хоть и невысок ростом повелитель, на стуле дешевом фабричном сидящий, и колпачок низкий, матерчатый, как блин его еще больше приплющивает, а все равно он, словно сверху вниз на бедолагу всевластно взирает, одним только взглядом лепетать, заикаться накручивает. Да только бессмысленны все оправдания, неотвратимо оно неизбежное:
-- Ну-ка, запишите ему Наталья Сергеевна, в протокол на балансовую...
Впрочем, оно и нельзя здесь "помягше". Подсекут слабину удальцы бывалые мигом, исподтишка скаля зубы на дурочку, тут же тебе и на голову сядут; тогда, если что, подставляй уже сам наверху свою старую битую задницу. Всегда, всегда нужно быть в полной готовности доложить на верху в нужном случае: вот вам виновник конкретный, а вот и приказ на него, и "процентики", а, значит, и меры конкретные, "действенные" приняты.
Виктор Павлович цеховая душа изначально, не по нутру ему "сонное царство". Наверняка это знает, сам недавно испробовал, с полгодика высидел начальником бюро в отделе главного технолога, как жена и друзья насоветовали:
-- И зачем тебе эти беготня, нервотрепка?.. И так двадцать лет по цеховым этажам мальчишкою носишься. Пора и угомониться под старость, подыскать потеплее местечко.
И даже местечко нашли, подсказал ему шурин. И что же вышло в итоге? -- чуть полгода и высидел. Тоска, рутина полнейшая на поверку выходит, изо дня в день одно и то же. Время ползет, как черепаха ржавая; не дело, а полудрема тупая, тягучая. Одно только взгляды кидаешь тоскливо на часовой циферблат этот глупый, тоже, словно навеки уснувший: когда же, когда, пропади ты все пропадом, эти семнадцать-пятнадцать!
Опоздания, штрафное время в отделах-бюро заводских наиважнейший критерий работы. Пропускная система на "Интеграторе" самая модерновая, по принципу метрополитена. Личный пропуск вставил в турникетную щель на проходной, тут же и время твоего прихода на работу с точностью до минутки отпечаталось. И как не рапортуй потом на верхах о самых грандиозных достижениях, а у кого в месячной машинной распечатке меньше всего штрафных минут выбито, тот и претендент наиглавнейший на победу в социалистическом соревновании. Тому и почет наибольший, тому, разумеется, и премиальные денежки.
