Ссоры и конфликты порой лишь укрепляют дружбу, подчеркивают ее значимость в глазах каждого. Совершенно противоположный случай был у Игната с Витькой. Своим чрезвычайным самолюбием и жаждой первенства они ничуть не уступали друг другу и не потерпели бы взаимно даже некого подобия превосходства в своей мальчишечьей дружбе. По-видимому, где-то на каком-то подсознательном "шестом" уровне они очень тонко чувствовали эту особенность своих характеров, отчетливо сознавая, что даже единственный и не очень серьезный конфликт может привести к разрыву, и навсегда.
И потому, наверное, в течение всего столь продолжительного времени их детской дружбы они почти инстинктивно избегали каких-либо серьезных попыток выяснить окончательно -- "кто кого". С самого начала, бесследно исчезающего где-то в необозримых глубинах памяти, они, не сказав ни единого слова, словно договорились между собой раз и навсегда: мы равны, равны во всем, и выяснять тут совершенно нечего.
По сути, так и оно было в раннем детстве.
Тогда за порогом своего дома было совсем не важно -- кто ты, из какой ты семьи, кто у тебя "батька-мати". Они, мальчишки, учились в одной школе, выбегали на одну и ту же улицу, и вот там ты был совершенно один со своими кулаками, характером, умением постоять за себя, и именно это в первую очередь определяло твой авторитет, твое достоинство, твое конкретное место в классной и уличной иерархии.
Как и в хоккее, Витька здесь также первенствовал среди ровесников:
-- Бутовец пацан резкий! -- говорил так уважением о своем однокласснике Генка-Артист, будучи уже обладателем статуса "самого здорового" в классе. -- Сам не полезет, а прыгни... Долго не думает: даст-не даст, сразу в пятак!
Но шли годы.
И с каждым годом очевиднее было, что всеобщее "равенство-братство" среди взрослых в советской стране -- это тоже, скорей, где-то там в реальности "виртуальной", реальности книжной и телерадиогазетной. А вот в реальности подлинной, той, что за порогом дома, среди взрослых также существует очевидная иерархия со своими, совершенно непохожими на детские, критериями и приоритетами.
Однажды в конце зимы друзья катались на лыжах с замковой насыпи в парке, любимейшем месте юного поколения посельчан. Очень уж нравилось, что здесь было одновременно как бы две горки сразу по обе стороны окружного желоба бывшего заливного рва. С одной стороны рукотворная оборонительная насыпь возвышалась почти втрое, и, скатившись удачно с ее высоты на самое дно, ты по инерции снова взлетал молниеносно наверх, и в этом была своеобразная, захватывающая дух, двойная интрига.
Кое-где с более низкого "берега" рва вниз вели раскосые торные стежки, здесь было уже не так круто, потому горку на вкус и по силам могли выбрать и самые маленькие лыжники. С восхищением и завистью поглядывали они, как мимо стремглав проносятся их старшие товарищи --приземисто согнувшись, с ветреным посвистом, с лыжными палками-крыльями за спиной.
Утром в тот день небо было полностью затянуто в облачный серый покров, выпал пушистый снежок, но еще до обеда распогодилось солнечно. Яркие стрелы лучезарно выблеснули в небесных прогалинах, щедро рассыпавши книзу переливчатые искристые блики. Морозный воздух затрепетал радужно прозрачною свежестью -- чаровница-зима, своенравная пани торжествовала опять в самоцветах роскошных, в ослепительно-синей лучистой короне. И вместе с нею командой заирделощекой звонкогласо и шумно ликовало в заснеженном парке все юное поколение посельчан.
Замысловатая лыжная мозаика живописно опоясывала вкруговую замковую насыпь. Кое-где обрывистый спуск падал вниз близким к вертикальному градусом, кое-где он вначале стремился полого и только ближе к середине после бугорчатого выгиба обрывался резко вниз также почти вертикально. А кое-где лыжню прокладывали наискосок, и по свежевыпавшему пушистому бархату лыжи катили чрезвычайно долго, словно смакуя тем самым без устали свою любимейшую утеху.
В тот день деликатный морозец так и не осилил к обеду шершаво занастить бархатистую белую скатерть, и лыжи катили с игривой и мягкой охотой. В такую погодку невозможно накататься вдоволь, и время тоже, как с крутой горы на лыжах, мчится совсем незаметно.
-- Кажись, по третьему кругу! -- говорил отрывисто разогретый в пар, раскрасневшийся Витька. -- Теперь с которой махнем?.. Давай вон с того горбыля!
-- Поехали! -- согласился также раскрасневшийся, рубаха-шарф нараспашку, вспотевший Игнат.
И вдруг, и для себя неожиданно, он предложил:
-- А-а, может... с Лысой попробуем?
Предложил так, словно хотел испытать, как отреагирует на это предложение Витька. Дело в том, что знаменитая Лысая гора до сих пор так и оставалась для друзей единственной непокоренной лыжной вершиной в старом парке.
Наиболее крутой и высокой замковая насыпь была с речной стороны, однако здесь не позволял проложить лыжню трехметровый нижний гранитный отвес. Лишь в одном месте с самого краешка, где он только заканчивался, было свободно от молодых подросших деревьев и кустарника. Вершина здесь почему-то никогда не зарастала дерновой травой, чернея уже издали земляной округлой плешью, поэтому эту гору и назвали в какие-то незапамятные времена Лысой. В раннем детстве, когда Игнат подбирался украдкой к ее краешку, даже голову кружило от такой высоты.
-- Может лучше в другой раз...а?.. со свежими силами? -- помолчав немного, в свою очередь предложил Витька.
И уже с огромным облегчением Игнат кивнул головой:
-- Давай так.
-- А сегодня так съездим, просто глянем. Давненько не бывал на Лысой.
-- Погнали!
Резко оттолкнувшись деревянными палками, мальчишки легко скатились с невысокого берега заливного рва. Далее, как по широкой частой лестнице, боком и наискосок энергично двинулись вверх на замковую насыпь.
Лысая гора располагалась метрах в двадцати правее бывшего панского дома, а теперь главного школьного корпуса. Пуская лыжи плавным накатом, Витька подъехал к самому краешку первым. Опираясь всем телом на лыжные палки, он постоял так, словно раздумчиво какие-то секунды и... не отталкиваясь, резко пригнувшись, вздернув палки под мышки, молниеносно скользнул вниз.
-- Айда за мной! -- слышалось через мгновения уже далеко снизу счастливо. -- Так классно...
Все случилось столь быстро и неожиданно, но... теперь уже иного выбора не было. "Равные во всем", они, тем не менее, с величайшим вниманием следили ревностно за мальчишечьими достижениями друг друга, и спасовать трусишкой теперь, отдать такой очевидный увесистый козырь в Витькины победные руки Игнат просто не мог.
Точь-в-точь как в самые важные ответственные минуты с волнующим холодком защемило в груди. Страшно было даже глянуть вниз, но теперь самым главным было и не глянуть вниз. Отчаянным волевым усилием Игнат отодвинул лихорадочный страх куда-то на самый бесчувственный краешек своего подсознания и, присев на лыжах пониже обычного, прижмурившись почти дослепу, бездумной лавиной ринулся в бездну.
... Съехавшего удачно, сначала налетом выбрасывало на пологий пригорок, верховину покатого здесь неманского берега. Повернув легчайшим усилием лыжи немножко влево, можно было еще долго скользить наискось по заснеженной ледяной речной поверхности.
-- Вот спроси меня, как съехал? Ведь никак не скажу, только картиночки разные вертятся...
Витька говорил навстречу взахлеб, торжествующе, но как показалось Игнату и разочарованно также, словно аналогичная удача друга значительно понизила в его глазах всю несомненную значимость такого внезапного подвига.
-- ...помню только самый верх, и что сразу духи заняло. Дернуло вниз, покатило, только-только падать собрался, пронеслось дрободаном по памяти, а уж и на берег вынесло!.. Неужто съехал? -- и ура сразу! -- передавал точь-в-точь взахлеб Витька и игнатовы ощущения во время молниеносного спуска.
