Что, что там за облаками нынче увидишь "такое"? -- захватывающее дух, невообразимое, по-настоящему удивительное и загадочное. То, что никто и никогда еще не видел.
Быть путешественником?
Но эпоха великих географических открытий давно канула влету, новых крупных terra inkognita на его родной планете просто не осталось. А что нынче откроешь где-нибудь на мизерном, забытом Богом, коралловом островке посреди океана? Червячка неизвестного, инфузорию новую, травинку ничтожную, что и в микроскоп-то едва углядишь. Этим человечество также не удивишь, здесь также давным-давно пришло время рутинной черновой работы.
Все более будничными становились с каждым разом и космические орбитальные витки вокруг Земли. Тем, кто мечтал стать космонавтом, Игнат говорил:
-- Гагариным ты все равно уже не станешь, а накинь годков с десять -- и что трамвайный вагончик будут по кругу гонять.
-- А на Марс, Венеру?
-- Ну и что? И что там отыщешь, кроме каких-нибудь инфузорий?.. Так зачем далёко мучиться, вон, погляди сколько лужиц за Неманом.
Говоря это, Игнат улыбался шутливо. И вдруг становясь в одно мгновение серьезным, говорил уже возвышенно, строго:
-- Туманность Андромеды, созвездие Кентавра!.. или хотя бы до тау-Кита добраться.
Там, только там -- считал он теперь, на бесчисленных планетах иных звездных систем наверняка затаилось "оно". Оно, по-настоящему удивительное, пускай и невообразимо ужасное, таящее смертельную опасность, но действительно "то"... То, что никто и никогда еще не видел.
Только там теперь ему грезилась подлинно романтика и цель высокая, цель подлинно грандиозная, которой действительно стоило посвятить свою жизнь.
И он уже путешествовал, путешествовал изо дня в день на миллионы парсек среди мириадов галактик, в далекое прошлое и невообразимое будущее, с замиранием сердца заглядывал трепетно в загадочные параллельные измерения. Где-то в неимоверно затерянных далях на неведомой планете с багровым небом и двумя разноцветными солнцами терпел ужасную катастрофу его звездолет, гибли друзья, и в одиночестве черном, в бездне чужой и зловещей он жил, выживал и... надеялся. Надеялся, снова когда-то коснуться родимой Земли.
Вместе с гениальным ученым овладевал он могучими силами, властвовал безмерно, читал с легкостью чужие мысли, на заезженных колесах уэлссовской машины времени искал захватывающих приключений на неоглядных просторах штормливого океана истории.
Фантастические сюжеты тогда вдохновляли, захватывали, но читал Игнат нередко и более серьезную литературу. И вот здесь притаилось фиаско, и вот здесь непреклонно восстала стена. Из книг более серьезных, научно-популярных весьма обескураживающее выяснилось, что так хорошо знакомый ему фотонный светоскоростной звездолет, на котором чаще всего и путешествовали по Вселенной его любимые фантастические герои, оказывается, еще очень и очень нескоро построят.
Да и построят ли вообще?
С приближением скоростей к световому пределу возникают грандиозные трудности, и как их преодолеть науке пока неизвестно даже в принципе. Да и с этой, невообразимой лишь по земным черепашьим меркам, предельной скоростью тоже ведь не очень-то разлетишься по Вселенной! До ближайшего и наверняка уныло безжизненного Сириуса три с лишним года, а до ближайших наиболее интересных звездных систем так и всей жизни не хватит.
Из всего этого неумолимо следовало, что и его новой мечте стать межзвездным астронавтом-исследователем тоже не суждено сбыться. Это удел романтиков дальних столетий, а его время уже наступило, время конкретных решений пришло.
И вот теперь, пожалуй, оставалось лишь единственное. Не покидая родной планеты, уже здесь на Земле изобрести или открыть что-нибудь "такое"...
Фантастические ученые-изобретатели почти все были физиками. А ещё -- учителем физики в их классе был именно Сергей Петрович Шагалов.
3
Учитель физики
На уроках физики в классе неизменно царствовали строгие дисциплина и порядок, как у Живёлы или Дикого, но там лишь легкий шепоток или шорох -- сразу крик и всеобщее оцепенение. Сергей Петрович Шагалов мог и за целый урок по-настоящему так и не засерьезить голос, и не потому, что был огромного роста, спортивного телосложения (поговаривали, что он в молодости действительно много занимался спортом), просто на его уроках все было совершенно не так, как у других преподавателей.
Проходят, например, они закон Архимеда.
-- Лето не забыли еще? -- спрашивает в начале учитель с усмешкой, словно и сам посмеиваясь над наивностью своего вопроса.
И действительно, сразу целый хор ребячьих голосов в ответ. Лето, ну как же забыть его, вольное звонкое лето!
-- На речке плавали?
И это вопрос совершенно нелепый. Лето и речка, словно синонимы для каждого неманца.
-- И ныряли, конечно. А с камнем нырял кто-нибудь? Ну-ка, хлопцы!
-- Сколько раз!.. Конечно!.. в Железном! -- слышится в ответ отовсюду.
Ныряли во многих местах на реке, но любимейшим местом поселковых мальчишек был Железный Берег с его прямым, как стена высоченным отвесом. В одном месте берег треугольным мыском заступал обрывисто в реку, здесь образовался струистый глубокий омут. Крутило слабо, зато в глубину постаралась водица, многие безуспешно пытались здесь достать дно, ныряя с тяжелым камнем.
-- А заметили, где камень легче? Ну-ка, кто скажет: в воде или на берегу? -- спрашивает дальше учитель.
В памяти Игната встает жаркий солнечный день, блистающая на солнце ленивая полоска Немана. Он ныряет за "матицей", крохотным серым червячком-личинкой, первейшей рыбачьей наживкой, что водится обычно в больших земляных грудах, береговых отвалах. Отвалов этих всегда великое множество в глубоких обрывистых местах, нащупаешь груду -- мелочишка, кажись, нет смысла тащить, а лишь едва из воды показалась, и в миг, как свинцовая стала.
-- В воде, в воде легче! -- даже забыв поднять руку, с места вскрикивает он.
-- Правильно заметили, -- с удовольствием соглашается учитель. -- А теперь давайте подумаем вместе. Почему и насколько?
Теперь и в самом деле каждому было интересно в этом разобраться, как иногда случается решать в охотку интересную сложную задачу. А задачи на уроках физики всегда были интересными и сложными, таких Игнат почти не встречал в обычном школьном учебнике. Одного человека Сергей Петрович обычно вызывал к доске, но словно лишь для того, чтобы было кому-то писать на ней; решали же неизменно всем классом.
-- Та-ак, уравнения мы составили, -- глядя внимательно на расписанную значками и цифрами школьную доску, говорил вскоре учитель вдумчиво. -- Система у нас есть. Первый этап мы, так сказать, одолели. Теперь этап следующий, смотрим внимательно... Сила! Нам здесь неизвестна сила. Ну, кто?.. Есть идеи?
Решение каждой своей задачи Сергей Петрович разбивал на этапы, и на каждом из них была необходима идея. Почему-то казалось, что идея эта неизвестна никому, даже самому учителю; почему-то казалось, что идею эту не отыскать без помощи класса, их помощи, но отыскать очень важно, отыскать просто необходимо. А еще важнее не проспать, не промедлить, опередить всех, выдвинуть первым! --хаосной россыпью, водопадом бурливым мельтешили растерянно мысли, раздаваясь течением вширь, чтобы ярко блеснуть озаряющей вспышкой:
-- Я!.. Можно я? -- спешил тогда вскинуть руку Игнат.
И точно так каждый: мелькнула интересная мысль, спешил тотчас поднять руку. И снова ошибка, и снова не в тему, и снова случайным залетом не то... Но уже очень скоро Игнат приметил, что если в классе поднималось сразу несколько рук, тогда учитель обычно давал первое слово как раз тому, кто чаще всех ошибался. Всегда казалось, что нет для него наибольшей услады, чем выслушать как можно большее количество самых разных идей и мыслей, пусть себе даже и самых нелепых. Строг и серьезен, он в то же время словно лучился особой усмешкой, той мгновенно узнаваемой, ясной внутренней усмешкой человека, занятого сейчас своим любимейшим делом.
