Поэзия Шевченко уже не покоилась на позициях чистого романтизма, хотя и была насквозь проникнута духом былой казацкой вольницы, которую Шевченко так любил и воспевал. Впрочем, трактовал прошлое он весьма вольно, чаще придумывая его самостоятельно или слепо доверяя лукавым памфлетам времен казачьих фронд и польским «учителям», так как, по словам знавших его людей, историю «знал очень поверхностно, общих выводов из нее делать не мог; многие ясные и общеизвестные факты или отрицал, или не желал принимать во внимание», да и вообще чтение не жаловал[39]. Но получилось так, что заложенные Шевченко эмоциональные оценки истории – вхождения Украины в состав России, деятельности Богдана Хмельницкого, Переяславской рады, отношения к российской власти и государственности вообще и т. д. – оказали сильнейшее влияние на мышление и определение своего места в мире последующих поколений сторонников украинского движения[40].

Высказался Кобзарь и о своем видении путей «возрождения» Украины. Выход, считал он, настанет лишь тогда, когда будет отброшено наследие Хмельницкого. Это наследие было им образно названо «церковью-домовиной», той «церковью Богдановой», где гетман «молился» о равенстве и братстве «козака» и «москаля». Лишь когда она будет разрушена, полагал Шевченко, Украина освободится из неволи:

Именно поэтическая форма выражения украинской идеи облегчала ее вживление не только в образованные слои общества, но и в народные массы. Творчество Кобзаря было насквозь проникнуто национальными мотивами, порой граничащими с ксенофобией. Эмоциональные, яркие, а зачастую дико-кровожадные сюжеты, центральное место в которых занимали темы о разгульной запорожской вольнице, гайдамаках, «козаченьках» и «вороженьках», «крови врагов постылых», замученной «Матери-Украине», «москалях», разрывающих ее «могилы», откладывались в подсознание и формировали некие идеальные образы и штампы с привязкой их к политическому контексту современности и этническому окружению.

Впрочем, появление поэтических творений Кобзаря еще не означало их немедленного использования и усвоения народом. Известный украинофил М. П. Драгоманов вспоминал, что опыты чтения крестьянам стихов Т. Шевченко оканчивались, как правило, неудачно: мужики оставались равнодушными[42]. Но для дальнейшей судьбы украинского движения важен был сам факт существования поэзии Шевченко, которая со временем стала одним из мощнейших источников его подпитки. В его стихах находили или учились находить кладезь мудрости, духовной силы и ответы на возникающие вопросы. По мере развития движения они становились чем-то вроде гимна, клятвы членов этого национального «ордена». Культ Шевченко начал складываться уже после его смерти. Сначала он создавался националистами, а после революции – большевиками, вступившими с националистами в борьбу за «своего» Шевченко, но уже не национального, а революционно-демократического поэта. Это, кстати, свидетельствует о том, что его творчество успело стать оружием в руках украинского движения. Шевченко был превращен в своеобразный символ легитимизации для сторонников той или иной идеи, боровшихся на «украинском» политическом поле[43]. Но все это придет потом.

Активизация украинского национального движения произошла во второй половине 1850-х гг. и была обусловлена общей либерализацией внутриполитической жизни России. Бывшим членам Кирилло-Мефодиевского общества было разрешено вести общественную работу, в которой они и преуспели. В центре внимания украинофилов оказались вопросы создания украинского литературного языка. В настоящее время существование украинского литературного языка воспринимается как нечто очевидное, как данность, как объективная реальность. Более того, на Украине активно культивируется представление о его древности. Любые попытки создать непредвзятую, политически не ангажированную историю украинского языка наталкиваются на плотную стену околонаучной мифологии и уже знакомой идеологии. А между тем все, что в настоящий момент считается реальностью, не является чем-то заданным и определенным изначально. Она производна, творима и становится объективной лишь в результате практической деятельности предыдущих поколений. Точно так же наши потомки будут действовать исходя из той реальности, которую как результат нашей деятельности оставим им мы.

В середине XIX в. существование украинского языка вовсе не было реальностью, и это прекрасно понимали как противники его создания, так и сторонники. На народной малорусской речи возник ряд литературных произведений «изящной словестности», но язык, на котором они были написаны, был далек от того, чтобы называться (и являться) особым литературным языком. Российские образованные круги и власти страны считали язык малорусского крестьянства местным наречием большого русского языка и не препятствовали изданию на нем литературных работ и книг для народа, но только при условии, что они будут написаны русскими буквами, без примеси латинской графики[44]. Деятелей украинского движения это не устраивало. Они стремились к созданию отдельного языка, с помощью которого было бы легко очертить четкие границы формируемой общности. А существование подобного возможно при наличии особых норм и правил фонетики, грамматики, синтаксиса, лексики и орфографии. Поэтому энергия деятелей движения была направлена на закрепление существующих отличий народных малорусских говоров от русского литературного языка и на их искусственное создание.

Среди них особо выделялся Пантелеймон Александрович Кулиш, наиболее последовательный националист из всех украинофилов его поколения. Так, в письме к С. Т. Аксакову (1858 г.) он открыто заявлял, что для него и его единомышленников-украинофилов (горсточки, по его собственному признанию) Россия и русская культура – чужие. По его словам, именно эта «горсточка», невзирая на политику правительства и, главное, отношение к ним малороссийской общественности («земляков-недоумков», как в бессильной злобе называл их Кулиш), хранит «завет свободы нашего самостоятельного развития» и «веру в свою будущность», которая, по их мнению, не могла быть одинаковой с будущностью остальной Руси[45]. Под старость, увидев, куда идет движение, у истоков которого стоял он сам, и поняв, чего желают его адепты, Кулиш станет открещиваться от своих прежних сепаратистских идеалов и начнет ратовать за единство Великой и Малой Руси, велико– и малорусской ветвей русского народа. Но сделанного уже воротить будет нельзя[46].

Именно П. Кулиш всерьез занялся созданием особого украинского языка. О том, что таковой украинцам необходимо не только иметь, но еще и создать, он говорил прямо. Им была написана украинская «Грамматика», начато создание алфавита (прозванного «кулишовкой»), лежащего в основе современного украинского алфавита, сочинялась научная (например, юридическая) терминология. Для придания украинскому языку видимых отличий от русского он удалил букву «ы». Ее звук стал обозначаться буквой «и». Но дело было даже не в личном вкладе Кулиша в создание особого украинского алфавита. Им была заложена методика, по которой стали действовать его последователи – создатели и конструкторы украинского языка в XIX–XX вв. Их трудами вслед за «ы» из украинской азбуки были изъяты буквы «ё» (ее звук стали передавать через сочетание согласной с мягким знаком), «ъ» (заменен апострофом). Были введены некоторые новые буквы, например «ї» или «є», а также заменен ряд русских букв на другие. Так, буква «э» была заменена на «е». Но главное, в основу нового языка был положен не этимологический принцип, на котором основан русский язык (когда написание слов не всегда совпадает с их произношением), а фонетический (при котором все как слышится, так и пишется).