* * *
«Ирина, в первом письме к Вам я сделала все, чтобы уменьшить Ваше чувство вины. А теперь говорю: живите с этим чувством. Оно высокое. Оно уже перестроило Вашу душу. Поразительно, что именно такая, какой Вы стали теперь, и могла бы отвратить трагедию. А такая, какой Вы были тогда, раньше, с ним, не могла. Ей мудрости не хватало. Вы, наверное, горестно воскликнете: „Но неужели ценой трагедии, ценой чьей-то жизни надо стать женщиной, человеком, который может отвести удар от любящего или от любимого! Ведь сегодня мудрость моя не нужна никому, и маловероятно, чтобы повторилось в моей жизни то, что было с Валерием, и я удержала человека за руку на краю бездны“. Может быть, и не повторится. Но мудрость Ваша нужна. Она растворится в жизни и — верю — отразится на человеческих отношениях и судьбах.
Валерия я полюбила по Вашим письмам. Он не понял (о, если бы я могла оказаться с ним рядом), он не понял одной „банальной“ истины, понять ее, наверное, можно лишь ценой опыта, который не выпал на его долю: какой бы „официальный статус“ — врача, архитектора, инженера — ему б ни случилось занять, все равно все его было с ним и высокую миссию нести людям радость он все равно выполнил бы. Лев Толстой в маленькой статье „О самоубийстве“ рассказал о парализованном монахе, который лежал в Оптиной пустыне двадцать лет, он был совершенно неподвижен, мог шевелить только левой рукой. Но тысячи людей шли к нему за духовной помощью, столько доброты и человеческого сияния он излучал.
Извините за литературную ссылку, которая неуместна, когда речь идет о действительных жизненных трагедиях, Но я читаю сейчас Толстого, и мысли о Валерии и о Вас v совпали с его великими мыслями: о человеке, о смысле жизни. Сосредоточенность — благотворна, самососредоточенность — губительна.
Но книги — книгами, мысли — мыслями, а в том, что Валерий ушел, виноват и он сам (хотя это особая вина, для которой надо найти более высокое и тонкое имя, вина небрежного отношения к лучшему в себе).
Иногда рождаются люди (в старину говорили о них высокопарно: созданы для лучшего мира), к которым надо относиться с той же робкой, бережливой осторожностью, с которой мы относимся к исчезающим видам экзотических животных или деревьев. Но осуществимо ли это в сегодняшней жизни? Реальны ли подобные микрозаповедники? Возможно, нереальны. Но совершенно реальны душевные раны».
Эпилог
Как писатель-документалист я исследовал эту историю логикой документов: показаний, писем, официальных и неофициальных заключений. Необычно дело — и документы не совсем обычны: запечатлено в них не только то, что воочию увидено и непосредственно услышано, то есть течение жизни в фактах, но и течение чувств и мыслей, в документах запечатлены версии и даже художественные замыслы.
Несмотря на скрупулезность и широту этого исследования, осуществленного компетентными органами с большим старанием, с большой заинтересованностью в выяснении истины, загадка все же не разрешена.
«Неординарная личность не сумела совершить неординарного выбора в жизни», — говорит психолог из суицидальной службы.
«Его вели к трагедии глубина чувств, непонимание и невзаимность», — убеждена женщина, которую он любил.
«Есть люди, о которых в старину говорили, что они созданы для лучшего мира», — напоминает старая писательница.
«Тут какая-то тайна. Это надо понять…» — думает Андрей Адамович.
Это надо понять.
Но почему, почему надо?!
Ведь того, кто навсегда ушел по собственной воле, — Валерия Барышева — понимание это не воскресит. А оставшиеся и не помышляют о добровольном уходе — они будут и дальше жить, любить, писать письма и рассказы, лечить людей, думать, искать истину, сомневаться, падать духом и вновь обретать надежды и мужество… По теории вероятностей измеряется бесконечно малыми величинами возможность повторения в их жизни подобной ситуации, когда бы они, умудреннные печальным опытом, сумели удержать от рокового шага человека, похожего на Валерия Барышева. И тот, кто полюбит Ирину Туровскую, будет, вероятно, не похож на Валерия, и тот, с кем подружится Андрей Адамович, — тоже.
Уникальность человеческой личности и человеческой судьбы делает будто бы излишней, утилитарно-ненужной тяжкую работу по осознанию, пониманию того, что родилось и умерло однажды и ни за что не повторится в течение человеческой жизни, а может быть, и во веки веков.
Почему же Андрею Адамовичу надо — надо! — понять тайну ухода Валерия Барышева?
Полагаю, что по двум мотивам.
Во-первых, именно, именно потому, что человеческая личность — и судьба — совершенно уникальна, что и делает тайну подлинной тайной.
И, во-вторых, именно потому, что при всей уникальности одной личности и одной судьбы существует (и в искусстве, и в самой жизни) общечеловеческое, человечески общезначимое, делающее тайну Гамлета тайной любого из нас, а тайну Валерия Барышева тайной Андрея Адамовича.
Нельзя воскресить человека вне себя, если он умер, но в себе самом, пока ты жив, можно и нужно. Любое понимание обладает воскрешающей силой, но особая воскрешающая сила — в понимании ухода. Почему?
Должно быть, из-за чувства вины, чувства высочайшего и человечнейшего самого по себе, ибо оно открывает нам, что не жизнь нам что-то должна, а мы что-то должны жизни. Понимание же тайны «чужой» неудачи, крушения или ухода открывает нам, что именно должны мы дать жизни. Оно поднимает, — воскрешает — в нашей душе полууснувшее, забытое, но нужное жизни и миру.
Возможен, конечно, и иной ход мыслей и чувств — в обратном направлении: от понимания того, чего не было в нашем отношении к человеку, к пониманию тайны его ухода. В сущности, этим путем и идут действующие лица нашей подлинной жизненной трагедии, говоря о невзаимности, непроницательном восхищении и о той «робкой, бережливой осторожности, с которой мы относимся к исчезающим видам экзотических животных или деревьев».
Последнее высказывание — старой писательницы — разумеется, несколько утрирует суть дела: человек, даже самый ранимый и душевно тонкий, не исчезающий вид, а жизнь, непредсказуемая, живая, не заповедник. Жизнь выше и дороже заповедника.
Этим я, конечно, не хочу подвергнуть сомнению ту великолепную работу, которую ведет сегодня в мире человек по сохранению редких и исчезающих видов животных — их более тысячи — и редких, исчезающих растений — их более двадцати пяти тысяч.
Может быть, стоит лишь посожалеть о том, что человеческие чувства в их «видах» и «подвидах» не поддаются столь точному и скрупулезному подсчету и анализу, и если вдруг что-то исчезает, это остается незамеченным, пока кто-то не воскликнет:
«Тут какая-то тайна. Это надо понять…»
Как библиотеку меняли на «Жигули»
1
В старых-старых журналах, которые мирно пылятся в архивах, небезынтересно читать рекламные объявления, повествующие о жизни давным-давно ушедшей, канувшей в Лету…
Декабрь 1909 года.
Объявление лирико-драматическое:
«Заставьте полюбить себя того, кто не отвечает на вашу любовь. Овладейте непокорным сердцем, источником ваших мучений. Этого легко добиться без ведома того, чью любовь вы хотите завоевать. Невероятное стало возможным благодаря печатающейся сейчас книге „Тайные силы и любовь“»…
Объявление с оттенком мистики:
«Поразительное открытие. Личный магнетизм: гипнотизм, сила воли, нервная сила. Назовите его как хотите. Это неощутимая сила, от которой зависит судьба человека, это ключ к успеху в жизни, в обществе и в делах… По нашей новой методе вы можете дома в течение нескольких дней…»
Объявление в жанре фантасмагории:
«Гибель человечества!!! Слушайте! Осколок, недавно оторвавшийся от солнца, по точным данным астрономов весит сто миллионов пудов и состоит из раскаленной солнечной пыли. Столб этой пыли должен коснуться земли 11 марта 1910 года. Казалось бы, все люди находятся в одинаковой опасности. На самом же деле этого нет. Напротив, некоторые безмятежно ждут рокового дня. Почему? Потому, что… они запаслись бесподобными папиросами „Ева“, благоухающий дым которых, соединяясь с солнечной пылью, мгновенно охлаждает ее…»
