Местный журналист, бесспорно, поставил перед собой серьезную социальную цель — борьбу с религией. Но, видимо, он осуществил бы ее лучше, если бы не ударял с силой по сердцам и ранам до суда, а, дождавшись беспристрастного судебного разбирательства, выступил на его основе с системой доказательств, выдержавших испытание судебном исследовании, уточненных и обогащенных, выступил от имени ЗАКОНА. Но пафос его был растрачен в досудебных публикациях, и послесудебная, самая небольшая, под названием «Расплата», оказалась даже эмоционально самой бедной.

А теперь вернемся в салон госпожи Шерер.

На этот раз будет в нем дан концерт в трех отделениях. Роль досудебного конферансье добровольно избрал опытный, с хорошим именем литератор.

Очерк «Закулисная история» он начинает именно тем, что изъявляет желание сыграть данную роль:

Далее мы узнаем от литератора, ведущего конферанс с милой непринужденностью, легко и весело, что «деньги Павлова получала как на блюдечке». Наживалась она на чем попало, «даже на бое тарелок, которые ее супруг в процессе верчения постоянно ронял».

Муж Павловой, артист, выступал с номером «вертящиеся тарелки», и это послужило для конферансье неистощимым источником остроумия. Он замечает, что неизвестно, на чем эти тарелки вертит артист — на голове, ноге или палочке, — что в «тарелочном искусстве» потолка он не достиг. И поскольку за каждую разбитую тарелку эта семья получает деньги, то стимула у артиста для творческого роста нет.

В том же духе — артистично — рассказывается нам и о Масленникове, о его сочинениях, в которых «чужих мыслей и реплик было столько же, сколько он получил за них чужих, государственных денег», о том, что «усталый гений» бывшего художественного руководителя ансамбля «Молодость» работой себя не обременял и «случалось, что, аккуратно получая за концерты, он купался в Черном море с супругой, а вместо них с ансамблем выступали совсем другие лица».

Ну, например, шутит конферансье, «пела некая К. (называет ее подлинную фамилию), по профессии повар. Ей бы лучше, конечно, выступить в конкурсе на приготовление борща или шницеля по-министерски, но вот попросили друзья, и она выступает, так сказать, по линии Министерства культуры».

Шницель по-министерски рядом с наименованием Министерства культуры — это забавно, и мы готовы аплодировать ведущему концерт в трех отделениях.

Но… перейдем от изящно-иронического стиля ведущего концерт к сухому, «суконному» языку судебного документа:

Далее столь же «сухо» и «скушно»:

Это строки из официального документа — определения судебной коллегии по уголовным делам Тамбовского областного суда, рассматривавшей дело и вернувшей его на доследование; все подсудимые были из-под стражи освобождены.

Рухнули подмостки под конферансье, решившим дать этот импровизированный «досудебный» концерт. В том же салоне госпожи Шерер.

И хотя этот очерк написан опытным литератором, а тот, об «одиссее…», начинающим, видимо, журналистом, вышеупомянутые мною жанровые особенности подобных материалов (поразительное неуважение к личности тех, о ком пишут, поразительно вольное обращение с обстоятельствами дела и поразительная самонадеянность в утверждении виновности героев) явственно ощутимы и тут. Отличие в подробностях: ящик похищенного у государства шоколада заменен купанием в Черном море с женой на государственные деньги.

К сожалению, ощутима и третья, тонко психологическая особенность: конферансье ведет концерт с удовольствием.

И вот я думаю — если бы литератору, решившему сыграть роль конферансье, поручили самому исследовать некую конфликтную ситуацию, чтобы о ней написать, он, наверное, выслушал бы «обе стороны», сопоставлял, анализировал, мучился сомнениями, искал истину и, в конце концов, в чем бы эта истина ни состояла, никогда не разрешил бы себе глумливого тона в отношении тех, о ком пишет. Что же теперь отбило у него охоту исследовать и раздумывать, отшибло дар сомнений и дар элементарного такта? Магия обвинительного заключения, к которому он был опрометчиво допущен. Стоит сопоставить написанный им досудебный очерк с формулами обвинения, чтобы стала, как в лабораторно чистом опыте, ясна «механика» рождения подобных материалов. Формулы обвинения, обрастая кристаллами фантазии литератора, расцвечиваюсь в обогатительной фабрике его воображения, и составили фактическую основу выступления. А магия этих формул (для литератора, конечно) в их безупречной четкости, математической стройности, в обилии деталей, подробностей, цифр, подсчетов, — кажется, с вами беседует сама истина.

А чуть выше в том же обвинительном заключении:

Четкий стиль, точные цифры, строгие подсчеты… Можно ли не поверить?

И рождается у литератора остроумная метафора: «золотые черепки» — о посуде, битой за солидное вознаграждение.

Отдавая дань излюбленному авторами досудебных очерков метафорическому мышлению, я позволю себе сопоставить формулы обвинительного заключения с частями летательных аппаратов, не испытанными в аэродинамических трубах и на стендах. Несмотря на то что эти части и самолет в целом рассчитаны по апробированным математическим формулам, без дополнительных испытаний подниматься в воздух было бы чересчур рискованно. Этим я не хочу, разумеется, обидеть ни конструкторов, ни авторов обвинительных заключений, — испытания, как показывает соответствующая статистика, за редким исключением выдерживаются успешно. Я и пишу сейчас об исключениях: вероятность фактов, лежащих в основе подавляющего большинства обвинительных заключений, настолько велика, что к концу судебного разбирательства они становятся достоверностью. Но ведь недаром следствие, выводы которого излагает обвинительное заключение, называется по закону предварительным. Законодатель, называя этот этап следствия предварительным, отнюдь не умалял его роли, он создавал подлинные гарантии правосудия — правого суда, который беспристрастно и непредвзято, в условиях полной независимости судей и подчинения их только закону, с участием и обвинения, и защиты рассматривает, исследует и взвешивает доказательства.