Парадоксально то, что в подобной полемике, рождающейся между читателем и писателем, тайной должна быть окружена не исповедь, а ответы на нее. Ибо в них обнажается — с той или иной степенью вероятности — то, что человек о себе умолчал, скрыл.
Поэтому я и не дам моих ответов на письмо «мальчика-танка» (так я его мысленно назвал).
4
Этот очерк надо, видимо, закончить портретом Читателя. Ему за семьдесят; зовут Константин Григорьевич Киселев; первое письмо от него я получил несколько лет назад.
Письмо совершенно незнакомого человека удивило меня тем, что не было в нем естественного «чувства дистанции»; казалось, работали мы с ним как соавторы долгие годы, обдумывали, искали, выстраивали, и вот теперь, когда все осталось позади, он опять мыслью возвращается к нашему совместному детищу. Иногда радуется; порой сожалеет. Одобряет скромно, ибо не пристало серьезному человеку тешиться самовосхвалением. Судит же строго, но не меня будто бы, а себя самого, который рядом был и не помог.
Меня потрясло в его письме огромное понимание того, что я написал, — понимание, которое может, казалось, родиться только как результат долгого общения, долгого всматривания друг в друга.
Я посмотрел на обратный адрес — Томашполь; узнал, что это поселок городского типа, райцентр; в нем — сахарный завод и несколько небольших фабрик. Когда-то Томашполь будто бы стоял на большой византийской дороге, которая шла по Днестру и дальше на Киев. В этом маленьком, как в старину говорили — захолустном, городе и живет Киселев.
Мы начали переписываться; он сообщил мне, что уже вышел на пенсию, был диспетчером автобазы сахарозавода, а до этого — на разных небольших должностях: секретарем завкома, секретарем поселкового Совета, помощником бухгалтера; библиотека его насчитывает сейчас десять тысяч томов, собрана она в послевоенные десятилетия. До войны в библиотеке Киселева было шестнадцать тысяч книг, но все они погибли…
Семьсот томов в библиотеке Киселева — с автографами писателей. Писать любимым авторам начал он давно. Первое письмо написал Горькому, второе — Фадееву, третье — Твардовскому. Получил ответы, и они перевернули его душу, его жизнь. Он совершил неожиданное открытие: письма, которые отважился он написать, важны не только для него, но и для них, писателей. Он стал писать углубленней, ответственней. Чтобы лучше понимать работу писателей, решил окунуться в литературоведение и постепенно им увлекся.
В увлечении этом он и был ранен — одним ответным письмом. Киселеву понравилась фундаментальная работа известного литературоведа, доктора филологических наук Д. Д. Обломиевского «Французский классицизм». Он написал автору большое письмо, через некоторое время получил ответ, но не от Обломиевского, а от доктора филологических наук Е. М. Евниной. Она сообщала, что Обломили кий недавно умер и в издательстве письмо к нему передали ей. Она писала, что ей «ужасно по-человечески и по-женски» жаль, что Дмитрий Дмитриевич не успел получить письмо Киселева из Томашполя.
«Мы не очень балованы откликами наших читателей, и каждое такое письмо, доказывающее, что не зря трудился, — это, конечно, большая радость для исследователя. Что касается содержания Вашего большого письма, то я поразилась, как Вы, не будучи филологом, не только глубоко поняли книгу Д.Д., но, кроме того, видимо, и независимо от нее, много читали, о многом узнали. Вы даже дополняете кое в чем Дмитрия Дмитриевича. Откуда у Вас такие познания и литературные интересы? Может быть, Вы когда-то учились и работали в нашей области?»
А ранило Киселева, что он опоздал — опоздал с письмом: автор умер. Он понял эту последнюю работу писателя как завещание — завещание, обращенное лично к нему, Киселеву.
Он решил делать все от него зависящее, чтобы письма его больше не опаздывали: сократил до минимума отдых, даже сон.
Киселев написал автору книги «Поэзия Плеяды» Ю. Випперу, и автору книги «Итальянская литература XVIII века» Б. Реизову, и автору книги «От Кантемира до наших дней» Д. Благому, и автору книги «Лев Толстой как художник» М. Храпченко, и автору книги «Творчество Ф. М. Достоевского» Г. Поспелову большие письма и получил от маститых литературоведов ответы.
В этих ответах сквозило то же удивление, которое чувствовалось в письме Евниной: откуда у него, Киселева, обширные познания, выношенные мысли о художниках, литературах, эпохах?
Киселев, чувствуя удивление, не обижался. Действительно странно. Диспетчер автобазы сахарозавода в маленьком Томашполе, а пишет о Кантемире или забытых итальянских поэтах восемнадцатого века!
Все это известно стало мне потому, что я попросил Киселева познакомить меня с ответами на его письма писателям. Читая ответы эти, думал я о том, как, в сущности, все мы, пишущие, одиноки, особенно в часы работы за письменным столом, как не уверены в себе, когда написанное от нас уходит в большой мир, к читателю, с каким детским нетерпением ждем ответа из этого большого мира.
Киселев сумел стать человеком, который нужен писателю как неожиданный доброжелатель, как неожиданный друг. Вот что пишут ему люди с большим, пожалуй даже мировым именем: «Спасибо Вам, что Вы есть», «Стоило родиться для того, чтобы получить такое письмо, как Ваше», «Я был болен, Ваши письма помогли мне выздороветь».
Часто пишет он и тем, кто не избалован известностью, порой у писем его бывает неожиданная судьба.
Написал он письмо автору книги «Чайковский. Путь к мастерству» Н. Туманиной. Та ответила ему, горячо поблагодарив за понимание, что ожидается выход второго тома ее работы о Чайковском и она этот том ему непременно подарит.
Но время шло, а Киселев второго тома все не получал. Он отважился, написал опять; ему ответил мальчик, сын Туманиной, он написал ему о том, что мама умерла, он остался один. И опять показалось, что это завещано ему — и том, второй, и мальчик. Будто бы распечатали тайный конверт с последней волей, а там имя его, Киселева. Он начал переписываться с сыном Туманиной. Когда второй том наконец вышел, Саша послал его Киселеву, надписав: «От Вашего сына».
Киселев не только получает книги от писателей, но он и дарит их сам любимым авторам. В. Лебедевой, чья книга «Борис Михайлович Кустодиев» ему понравилась, он послал к Восьмому марта объемистый том, в котором собраны статьи о Б. Р. Виппере. Лебедева, поблагодарив за подарок, писала:
«Вы растрогали меня чрезвычайно. Дело в том, что Б. Р. Виппер, чьей памяти посвящен этот том, вышедший ничтожным тиражом, мой учитель. Я получила подарок, о котором мечтала».
Можно назвать все это чисто случайным стечением вещей, а можно — почти мистически — ясновидением любви.
Но скромней и, пожалуй, точней назвать это пониманием — пониманием глубинной духовной основы жизни и работы писателя, пониманием, которое удивляет всех, кому Киселев пишет, как удивило оно меня, когда я получил от него первое письмо.
Алиса Коонен писала в Томашполь:
«…Ваши мысли интересны, и что лично мне было дорого, это то, что Вы пишете о Таирове, в частности о театре Таирова, не как зритель или наблюдатель (хотя бы и доброжелательный), а так, как будто Вы являетесь активным соучастником нашей творческой жизни, работы, пишете с таким живым чувством, как будто Вы сопереживатель наших бед и наших радостей. Вот почему Ваше письмо вызвало у меня очень доброе чувство к Вам, как к человеку, всем существом своим понимающему само искусство театра, сильнейшее из всех искусств. Я желаю Вам от всей души собрать еще много-много ценных богатств в вашу библиотеку, а еще думаю: хорошо было бы, если бы Вы написали книгу, поделились раздумьями о театре и вообще о больших людях, отдающих искусству жизнь…»
Нет, после этого Киселев книги о театре не написал. Он не пишет, он читает. Но читает настолько творчески, что участвует тем самым в развитии культуры.
Без писателя нет читателя в том наивно-детском смысле, что если бы писатель не писал, то и читать было бы нечего. Но и без читателя невозможен писатель, как невозможен огонь в атмосфере, лишенной кислорода.
