Маша не выпускала банку из рук.

Но к вечеру рыбка погибла. Воду мы меняли часто, но чем ее кормить – не знали, и никто из соседей не знал.

Увидев, что рыбка не плавает, Маша спрашивает меня:

– Почему она не плавает?

– Наверно, она заболела.

– А что у нее болит? Надо позвонить доктору Айболиту, ведь он лечит всех птиц и зверей. Наверно, он и рыбок лечит тоже?

– Не надо было ее мучить, Маша. Жила бы она у себя спокойно в речке – и не заболела бы.

Надо было видеть огорченное Машино личико.

– Мама, наверно, у рыбки мама и папа есть?

– Да, конечно.

– И, наверно, брат Павлик тоже есть?

– Не знаю, как его зовут, может быть, и не Павлик, но брат у нее, наверно, есть.

– А сестра, как у Каринэ, тоже есть?

– Может быть, и сестричка маленькая есть.

– Ой, мама, зачем ты так говоришь? Не говори так, не надо!

– Что не надо, Маша?

Губы у нее запрыгали.

– Мне жалко ее. Наверно, мама ищет ее?!

– Да, наверно, ищет.

– Давай понесем ее поскорей и бросим обратно в речку.

– Хорошо, Маша. Ты добрая девочка. Молодец. Пойдем и отпустим ее.

Кажется, я впервые видела ее в момент таких серьезных переживаний. Говорила она быстро, глаза у нее загорелись, щеки пылали. Захлебываясь, она объявила мне, что никогда-никогда не будет ловить и мучить бабочек и птиц, и рыбок тоже никогда больше не будет держать в банках.

С банкой в руках мы спустились вниз с намерением выпустить рыбку в ручей. Но у подъезда сидели на скамеечке те самые женщины, которые ловили утром рыбу. Увидели Машу с банкой в руках и спрашивают:

– Машенька, ты куда это с банкой идешь?

– Мы рыбку идем отпускать. Пусть она плавает в речке.

– Рыбка? Да рыбка твоя, милая, померла.

– Нет, – твердо и громко сказала Маша.

– Ну как же нет? Смотри – лежит на боку и не шевелится. Нет, она уж теперь ни есть, ни пить больше не будет.

– Нет, будет, – сердито сказала Маша. – Мы ее вылечим. Ее доктор Айболит вылечит.

– Нет, уж теперь никакой доктор не поможет, – не унималась эта неумная тетя, – кстати сказать, та самая, которая подарила Маше утром рыбку.

Пришлось мне вмешаться и мягко объяснить тете, что Маша очень огорчена и непременно хочет полечить рыбку.

Рыбка была брошена в воду, плавала на спинке, а Маша долго стояла и смотрела, как плавает она поверх воды, и все ждала, когда появится наконец рыбкина мама и заберет дочку к себе.

10.5.60.

На море почему-то вместо чаек прилетели вороны. Маша впервые видела их вблизи.

– Вот они какие чернущие! – сказала она.

Потом, разглядывая ворону, спросила:

– А где ее дети?

– Чьи дети?

– Воронины. Которым она кашку варила?

– Наверно, дома.

– Вот видишь, мама! Ты меня никогда одну не оставляешь, а ворона оставляет!

. . . . .

В парке какая-то тетя спросила у Маши, что она делает в Зеленогорске.

– Ищем дачу, – ответила Маша.

Она теперь всем говорит, что «мы ищем дачу». Это у нас стало чем-то вроде профессии.

. . . . .

Сегодня утром она у меня спросила:

– Мамочка, а как это вы придумали назвать меня Маша?

– Да так вот… Думали, думали и придумали.

– А кто придумал, ты или папа?

– Мы вместе придумали. А тебе нравится твое имя?

– Да, нравится.

Потом помолчала и говорит:

– И долго вы думали?

Пишет папа

3 ГОДА 10 МЕСЯЦЕВ

2.6.60. Ленинград.

Весна в этом году рано уступила дорогу лету. Давно уже отцвела черемуха, цветет сирень. На рынке (куда мы вчера ходили с Машей) полно ландышей, тюльпанов, белой и сиреневой сирени, маргариток и прочей свежей и пахучей радости. А Маша – в городе, и неизвестно, когда и куда выедет отсюда. Дачу для нее бестолковым родителям до сих пор снять не удалось.

. . . . .

Сказал ей:

– Завтра мы с тобой пораньше встанем, тихонько оденемся и пойдем на рынок за цветами… Только ты маме не говори.

– Почему?

– Потому что это – секрет.

– А что это такое?

– Ну, это – тайна.

Утром она проснулась и говорит матери:

– Мы сегодня с папой тихонько пойдем тебе цветы покупать. Ты только гляди, хитричка, в окошко не смотри!..

7.6.60.

Третьего дня, в воскресенье, ездили втроем в Пушкин – к тете Ляле и Прокофию Никитичу. Заодно поискали дачу. Были у какого-то фельетонного чудовища-стяжателя, который весь сад засадил клубникой, огурцами, салатом и прочим, а для дачников выделил участочек размерами (буквально) полтора метра на полтора. Клумбочка с цветами. Вместо скамейки – старая железная кровать. Для полного сходства с могилой ограда покрашена в ядовитый попугайный цвет.

Дачи не сняли. Пожалели и себя и Машу.

. . . . .

Последнее время я довольно часто рассказывал Маше о своем детстве, о тех временах, когда ее на свете не было. И не было случая, чтобы она не сделала попытки выяснить этот загадочный вопрос:

– А где я была? Нет, правда, где я была тогда?

На днях ни с того ни с сего начинает рассказывать мне:

– Жила девочка Маша. Это я. У нее тогда папы и мамы не было и бабушки не было. И вдруг… (короткая пауза) и вдруг у меня родилась тетя Ляля. Потом у нас родился Синдбад. И Кузьма родился.

Как известно, Кузьма – это тети Лялин кот.

. . . . .

Смотрели в Пушкине дачу. Мама рассказывает Маше:

– Там садик. Там два домика. Там есть собака Бобик. У хозяев есть дочки.

Вся засияла.

– Да?! А как ее зовут?

– Кажется, Вивиана.

– А сколько ей лет?

– Лет двадцать восемь, кажется.

С возмущением:

– И это называется дочка?!

. . . . .

Вчера вернулась с Каменного острова переполненная восторгом.

– Ах, как там красиво!..

Видела петровский дуб, спрашивала у мамы, почему он за решеткой. Привезла маленькую черную ракушку.

. . . . .

Перечитал сейчас (и с волнением перечитал) мамины зеленогорские записи. То место, где она рассказывает об уснувшей рыбке.

Всей душой я на стороне Машки и вместе с тем понимаю, как трудно ей будет с этими донкихотскими взглядами на жизнь, как часто ей придется сталкиваться с бездумной жестокостью, с такими вот тетками, как эти («интеллигентные», по словам Элико) рыболовы…

Не делаем ли мы ошибку, что поддерживаем в Машке ее страстную, убежденную любовь ко всему живому? Нет, не делаем!.. Пусть ей будет временами нелегко, но так, и только так надо воспитывать человека!..

Вегетарианство? Толстовство? Нет, мы едим – и Машка ест – и мясо, и рыбу. И все-таки… Маленький мучитель, убийца бабочек или муравьев не может вырасти хорошим, добрым, великодушным человеком. Убежден в этом.

Но, к сожалению, убеждены в этом далеко не все.

В том же Зеленогорске (или нет, пожалуй, еще в Ленинграде, в Дивенском саду) был такой случай. Девочка намного старше Маши поймала бабочку и на глазах у других детей отрывала ей крылья.

– Оставь! Что ты делаешь? – сказал я девочке.

Она простодушно удивилась:

– А что?

– Как что?! Разве можно мучить бабочек! – дрожащим от негодования голосом накинулась на нее Машка.

И тут в наш разговор вмешалась мать этой девочки. До этого она спокойно беседовала с приятельницами, а тут резко оглянулась и говорит:

– Бабочек? Не убивать?! Что за странные речи! И даже какие-то, простите, несовременные речи. Разве вам, товарищ, неизвестно, что бабочки – вредители?

Да, знаю, слышал: бабочки вредны. Хотя, признаться, не очень верю, что в природе хоть одно звено может оказаться лишним, ненужным, вредным…

Но если и правда есть в природе вредители, если их действительно нужно уничтожать, – пусть этим занимаются взрослые. Так же как пусть взрослые, а не дети, ведут войны, ловят преступников, судят их и наказывают. А в ребенке нужно буквально с пеленок воспитывать отношение к природе и ко всему живому самое человечное, самое уважительное. Воспитывать защитников жизни, а не врагов ее.