Она не сможет совершить такой поступок. Она не позволит им превратить себя в бездушное чудовище. Любит она Джерри или нет – это решать ей, а не партии. Если она пойдет у них на поводу, чем она будет лучше Лигацкого?

– Ладно, Соня, выкладывай все! – сказал Джерри. Вздохнув, она отпила еще изрядную толику. Джерри прав. Надо избавиться от всей этой мерзости.

И, уставясь в стакан, чтобы не видеть его лица, Соня приступила к рассказу.

– ...Значит, ты можешь сохранить свой проклятый партбилет? – кричал Джерри. – Значит, вонючий ублюдок-генерал может не беспокоиться? – Он залпом допил водку и швырнул фужер через всю комнату. Фужер отскочил от стены, упал на ковер и не разбился. – Разъебаи, сукины дети!

Опустив голову и сгорбив плечи, Соня сидела рядом с ним на кушетке.

– Я должна была тебе рассказать, Джерри, – бормотала она жалобно. – Что же нам делать, Джерри, что нам делать?

«Не могу, не могу поверить, – думал он. – Хотя, строго говоря, что тут удивительного? Если русские сумели отстранить меня от моего же Проекта, почему им не пойти и на такую гнусность? Но отчего Соня не послала их с этим партбилетом?»

– Ты серьезно не знаешь, что делать? – выкрикнул он. – Ты действительно собираешься разойтись со мной из-за дерьмового кусочка картона? Ты намерена и дальше ковыряться в этой пакости?

Соня по-прежнему старалась избегать его взгляда.

– Я знаю, это трудно для тебя, Джерри, – запинаясь, начала она, – но тебе надо успокоиться и серьезно подумать.

– А я что делаю? – орал Джерри. – Я вот, к примеру, надумал пойти в советское посольство, найти Лигацкого и размазать это дерьмо по стенке!

Соня медленно подняла голову и посмотрела на мужа покрасневшими от слез глазами. Ледяное выражение ее лица сразу его охладило.

– Хватит шуметь, давай говорить серьезно, – произнесла она тихим, безжизненным голосом. – Обсудим варианты.

Джерри внезапно обмяк. Из живота поднимался мертвенный холод, растекался по телу, полз в мозг. Все казалось ужасно далеким, размытым. В горле застрял гнусный водочный вкус.

– Дело не в моем партбилете, – сказала Соня. – Речь идет о нас – о тебе, обо мне, о Фране. Они не блефуют, Джерри. Они исключат Франю из школы пилотов, мне подыщут работу где-нибудь за Уралом. – Она выдавила из себя горький смешок. – Если я не разойдусь с тобой, у нас не останется ничего, кроме свидетельства о браке. Они загонят меня обратно в Союз, и мы никогда уже не увидим друг друга.

– Пошли они... – перебил ее Джерри. – Рассрочку мы почти выплатили. Дети выросли. Нам хватит и моего жалованья. Как-нибудь перебьемся.

– Ты что, меня не слушал? Если мы не разойдемся, тебя объявят американским шпионом и выгонят из ЕКА! А может быть, и депортируют.

– Это у них не выйдет! – возразил Джерри. – Эмиль Лурад все еще мой друг, он защитит меня...

– Так же, как он защитил тебя от Вельникова? – перебила его Соня. – Ну взгляни же наконец фактам в лицо! Ты по-прежнему американский гражданин. Вся твоя контора завалена чертежами «Гранд Тур»...

– Это мои чертежи, а не их!..

– Как ты это докажешь? Они вломятся к тебе, сфотографируют чертежи, спишут все, что есть на твоем диске. Возможно, это уже сделано. Им не придется ничего доказывать, они прикроются каким-нибудь фиговым листом. Это политика, Джерри. Советский Союз финансирует сорок процентов программы, не забывай! Если Лурад и попытается защитить тебя, – а он этого не сделает, – его заменят нужным человеком. Никто не рискнет портить отношения с Советским Союзом из-за тебя.

– О, Господи, – простонал Джерри.

– А как быть с Франей? Три года рабства в Гагаринке – впустую? Год на вонючем космограде – тоже? И вот теперь, когда у нее появился шанс чего-то добиться в жизни... Они отнимут у нее все.

– Ты все продумала и просчитала, – ядовито сказал Джерри.

Соня отвернулась и устало опустила голову.

– Это они все просчитали. Я пыталась найти выход. И не смогла. – Она посмотрела ему в глаза. – Может быть, ты что-нибудь придумаешь? Я не хочу этого делать, клянусь тебе, не хочу!

– Но сделаешь, так надо понимать?

– Предоставляю выбор тебе. Я поступлю, как ты скажешь.

– Не говори ерунды! – взорвался Джерри. – Ты все решила, а ответственность пытаешься взвалить на меня.

– Нет, Джерри. Я прошу твоей помощи. Скажи, что делать?

Джерри смотрел на нее не отрываясь. Как русские хотели, чтобы она вышла за него замуж! Чтобы он согласился работать в ЕКА, а они получили конструкцию американских «космических саней». Какая горькая ирония! Он думал о Борисе Вельникове, об этом ничтожестве, безжалостно раздавившем его мечты, – точно так, как такое же дерьмо в Пентагоне душило Роба Поста. Он думал о выросшем в изгнании сыне; увидит ли он его когда-нибудь? Он думал о своей русской дочери, которая разделяла его мечту и которую заставили ради этой мечты предать своего отца.

Проклятые русские. Джерри мучительно искал выход. Он пытался придумать хоть что-нибудь, но ничего не выходило. И чем дальше, тем сильнее охватывала его бешеная злоба. На Лигацкого. На партию. На Советский Союз. На Соню. И на себя самого – почему? За что? Непонятно.

– Ну что, Джерри?

Он поднял руки и вздохнул.

– Решай сама, Соня. Решай сама...

– Давай подойдем с другой стороны, – неуверенным голосом предложила она. – От нас требуют только формально расторгнуть брак. И жить отдельно. Я найду где-нибудь небольшую квартирку. Мы сможем видеться. Мы сохраним работу. Франя останется в школе пилотов. Маршал Донец не пострадает. Рано или поздно все уляжется. Партия потеряет к этому делу интерес, и мы опять будем жить вместе как муж и жена, только под разными фамилиями...

– Муж и жена, только под разными фамилиями?

Джерри почувствовал, что ложь, в которой ему приходилось жить, становится такой извращенной, что дальше терпеть ее было невозможно. Кажется, наступил предел самообману. На этот раз его в прямом смысле слова ткнули мордой в дерьмо.

– Чего ты от меня хочешь? От нашего брака только общая фамилия и осталась. Не от чего отказываться! Иди целуй свою партию в волосатую красную задницу! Получай свой проклятый развод!

Он вдруг почувствовал нечто вроде облегчения: бесконечное, жуткое напряжение последних дней разрядилось, выплеснулось ядовитой желчью. Он сказал холодно:

– Я облегчу тебе жизнь. Я сам подам заявление. По-моему, у меня для этого есть достаточное основание.

Он знал, что его слова означают конец их брака. Во всяком случае, у него хватило мужества сделать решающий шаг.

...Соня залилась слезами. Она вдруг поняла, что любит его. Любит, невзирая на все, что она сделала. Ей захотелось обнять его и сказать, что вместе они устоят против целого мира, как когда-то. Боже мой, как давно это было...

Но поздно, он не поверит ей, да и какие у него основания верить? Это принесло бы ему новые страдания, а она и без того измучила его сверх меры. Пусть лучше он ее ненавидит.

– Можешь оставить себе квартиру, – сказала она. – Все, что у нас есть в банке, тоже твое. Я не возьму ничего.

– Можешь забрать все себе! – выкрикнул Джерри, вскакивая. – В этом доме ноги моей больше не будет! – С этими словами он выскочил из гостиной, хлопнув дверью. Спустя несколько минут вернулся с маленьким дорожным саквояжем.

– Джерри, Джерри, ты не должен... – Соня бежала за ним.

– Нет уж, хватит, – бросил он не оборачиваясь. На пороге задержался на мгновенье, бросил на нее быстрый взгляд и сказал: – Будь счастлива, Соня.

И захлопнул дверь.

– Ты тоже, Джерри, – прошептала она, и слезы покатились по ее щекам.

Соня медленно побрела назад. Квартира, в которой они прожили двадцать лет, казалась огромной и ужасно пустой. Ей чудилось, что мебель насмехается над ней и безделушки на полках в чем-то обвиняют ее. Она упала на диван и попыталась ни о чем не думать. Не получилось. Она решила напиться, но водка не помогала – боль не давала забыться и расслабиться. С каждой минутой она все острее чувствовала страшное одиночество, и ничто не приносило облегчения. Боже, как это мерзко – но пусть лучше это, чем остаться наедине с собой в эту бесконечную ночь...