– Ты прав, хотя до конца и не понял, – сказал Нат. – Еще никто не выиграл, играя против настоящего игрока. Когда это усвоишь, сам станешь настоящим игроком. Вот тебе заповедь на сегодня. В этой несчастной стране таких вещей больше не понимают, поэтому мы и сидим в дерьме. Подумай об этом, Бобби, и, может быть, окажется, что ты не зря проиграл свои сто восемьдесят долларов.

Всю следующую неделю Бобби наслаждался. Долгими солнечными днями шатался он по Телеграф-авеню, выбирая себе подходящие одежки – неровно обрезанные джинсы, вельветовый блузон с вышитым калифорнийским закатом и пальмами, высокие ковбойские ботинки.

Когда пришел его черед, он приготовил большую кастрюлю тушеного мяса с картошкой и капустой, которое всем понравилось, хотя вместо мяса он положил сосиски, немного колбасы и так называемый канадский бекон – ничего лучшего в магазине не нашлось. Возможно, успех блюда объяснялся рекламой: Бобби утверждал, что готовил по рецептам французской кухни.

Он бродил по барам и кафе Телеграф-авеню с Эллисом, Джеком и еще одним парнем из Нью-Йорка по имени Клод; везде его представляли не просто как новенького, но как искушенного в житейских делах парижанина. Дома он убирал в гостиной и холлах, и это было утомительно; он мыл уборные, и это было нелегко, но такая работа, как ни странно, укрепляла его в ощущении принадлежности к «команде», чего он тоже никогда раньше не испытывал. Еще несколько раз он сыграл в покер и окончательно понял, что позволять себе эту роскошь нельзя: проигрался в пух и прах.

После долгих недоразумений Бобби разыскал Эйлин и уговорил ее отправиться с ним в Беркли. По масштабам и архитектуре кампус мало чем отличался от лос-анджелесского, но, однако, кроме гринго, здесь было немало и «красных» с Телеграф-авеню. Они собирались группами, слушали своих ораторов, протестующих против готовящегося вторжения в Мексику, и отчаянно спорили с гринго.

В этом заключалась вся разница, и университет Беркли жил в том же смысле, в котором университет Лос-Анджелеса был мертв. И Бобби сразу понял, что его место здесь.

Он пригласил Эйлин пообедать в недорогой африканский ресторанчик, а потом в свою комнатушку в Малой Москве. Там они часа два предавались любви, после чего она заявила, что ей надо возвращаться в общежитие. Он немного поуговаривал ее остаться – больше для приличия, ибо общаться с ней вне постели было уже не так интересно. Он уже чувствовал себя обитателем Малой Москвы, а Эйлин Спэрроу была здесь чужой. На следующий день была суббота, в Малой Москве намечалась вечеринка, и Бобби мог пригласить ее как законный член общины, но не стал ее звать – ему хотелось быть независимым от всех, даже от нее.

К девяти вечера дом был полон народа, веселье подогревалось вином, водкой и текилой; здешние правила требовали, чтобы спиртное приносили с собой; иначе коммуна не справилась бы – вечеринки происходили каждую неделю. Вольфовиц формулировал это так: «Во всей Америке не осталось понятия бесплатного завтрака, но мы нашли способ обеспечивать себя бесплатной выпивкой».

В гостиной запускали разнообразную музыку – некоторые приносили с собой кассеты. Кое-кто курил самокрутки, и незнакомый тип в кожаной куртке уверял, что это настоящая марихуана – нелегально доставлена в солдатском ранце с венесуэльского театра военных действий...

Бобби расхаживал среди гостей, ожидая, что Эйлин все-таки придет, и надеясь в глубине души, что этого не будет. Вокруг сновали совершенно неправдоподобные девчонки, одетые на смерть мужчинам в светящиеся электроплатья, прозрачные блузки и почти невидимые шорты, в распахнутые рубашечки, из-под которых в нужную секунду выскакивают титьки. И все они, парни и девчонки, расспрашивали его о жизни в Париже, хотели узнать, что он думает о вступлении Советского Союза в Объединенную Европу, и порвет ли Европа отношения с Соединенными Штатами в случае их вторжения в Мексику, и чем отличаются, если отличаются, женщины Европы от них, американок. Бобби оказался кочующим центром притяжения, и все эти разговоры и всеобщее внимание к нему доставляли ему безмерное наслаждение.

Дело было даже не в эгоистическом удовольствии. Бобби ощутил себя принадлежащим не только Малой Москве – всем «красным» в Беркли. Они тоже были своего рода американцами в изгнании, они мечтали об американском возрождении, уповая на давнее радикальное прошлое Беркли. Они мечтали об Америке, отказавшейся от латиноамериканских авантюр, разрушившей стены «Американского Бастиона», присоединившейся к Европе и снова являющей миру свет и свободу.

И вот они слушают его – Бобби Рида. Он в центре внимания этих фантастических и интеллигентных девушек, рассказывает байки о Европе, из которой, честно говоря, не знал, как вырваться. Ему оцепенело внимает красавица Сандра – огромные карие глаза, тонкий профиль, кофейного цвета кожа, черные локоны, ниспадающие на плечи. На ней цветная накидка, почти прозрачная, и ясно, что под накидкой ничего нет. Сандра слушала Бобби дольше остальных, молча пожирая его глазами.

В переполненной комнате Бобби устроился на старом диване, продолжая рассказывать историю о беспорядках у американского посольства:

– Я как раз был там, получал паспорт... Они забросали все стены дерьмом. Толпа штурмовала ограду, и охране пришлось применить излучатели...

– Защищая вонючий флаг и дерьмовых шовинистов! – выкрикнул кто-то.

– Защищая попавших в ловушку людей! – возразил Бобби.

– Лучше бы они выгнали все посольство – был бы хороший урок нашим наци!

Молчавшая до сих пор Сандра спросила нежным голосом, от которого у Бобби закололо в кончиках пальцев:

– А ты, ты сам – ненавидел французов? В смысле, когда это происходило?

Бобби, глядя в ее глаза, пытался догадаться, какого ответа она ждет.

– Нет, – сказал он. – Мне было страшно, и я был зол, но... Я хочу сказать: ведь эти люди были правы. Америка только что устроила Европе такую встряску, что причин ненавидеть нас у европейцев хватало.

– Это мудро, – промурлыкала Сандра, и Бобби показалось, что она подвинулась ближе к нему.

– Так почему ты защищаешь долбаных морских пехотинцев? – закричал кто-то.

Бобби пожал плечами, не отводя глаз от Сандры, и вдруг вспомнил, что говорил ему Вольфовиц.

– Морские пехотинцы играли дерьмовыми картами, – ответил он. – И сыграли так хорошо, как могли. Посольство осталось на месте, никто серьезно не пострадал. Можно было гордиться тем, что ты – американец.

– Гордиться тем, что ты американец? – насмешливо передразнил его парень в ковбойской шляпе. – Тем, что мы сделали с Европой? Собираемся сделать с Мексикой?

– Но мы-то все равно американцы, – вздохнул Бобби. – Если начнем ненавидеть Америку, не придем ли к тому, что возненавидим себя? Неужели мы отдадим страну шовинистам?

Наступило молчание. Сандра медленно поднялась и пересела к нему на диван.

– Ты не против?

– Ну что ты! – Бобби глядел на нее восторженно.

– Ты в самом деле европеец, да?

Бобби пожал плечами и положил руку на спинку дивана, поближе к Сандре.

– Всю жизнь пытаюсь ответить на этот вопрос. В Париже я чувствовал себя американцем, а вот в Нью-Йорке и Майами быть американцем мне хотелось меньше всего...